Странная, странная и прекрасная девушка. Усевшись на свою жалкую кровать, он принялся вспоминать ее лицо, ее стать, ее милые манеры. Любава представала перед ним то в образе прекрасного юноши, с которым он так опрометчиво свел дружбу, то являлась пленительной и стройной красавицей, какой он увидел ее на балу. И в том и в другом образе она равно была хороша и неотразима, ибо, увидев ее и поняв, кто перед ним, он не смог устоять. Да и кто бы смог?
Сможет ли он теперь выйти на волю? И когда выйдет, сможет ли увидеть ее? Да что толку, подумалось, он-то влюблен, а она? Что заставило ее путешествовать в таком костюме? Скрывалась ли она от кого-нибудь, или на то были иные причины… Сомнения и ревность закрались в его душу. Что за тайный умысел был у нее? Что за разговоры вели о ней тогда на бале те двое повес?..
Но если продолжать думать в таком же духе и сомневаться, то добра не жди! Последние душевные силы пропадут, а силы ему теперь нужны, и немалые. Поэтому Боратынский отринул свои сомнения и стал думать только о счастье, которое живо рисовалось ему в воображении. Прекрасный образ, который был у него в сердце, дарил покой и манил несбыточной мечтою. Такие мысли успокоили и, наконец, навеяли сон на молодого человека. И во сне продолжал он мечтать, и ежели бы не солдат, то мечтал бы и далее.
— А что же ты заговорил? — прервал собственные мысли Боратынский. — Ты ж молчун? Тебе же говорить со мною не велено?
— Теперь, сударь, велено, — ответил солдат.
— Это как же так?
— А так. Пока вы тут почивали сном праведным, поступило мне приказание обращаться с хозяином [8] вежливо и в разговоры вступать.
— Вот тебе и раз, — промолвил Иван. — С чего вдруг такие милости?
— А, сударь, того не знаю, — солдат понизил голос, — но вот что я вам скажу. Видно, дела ваши на лад пошли и, как знать… — Тут солдат загадочно умолк.
— Что — «как знать?» — переспросил Боратынский.
— Ну вот, все-то вам и скажи. Сами догадайтесь, — усмехнулся страж.
«Так. Неужто отпустят? Или… Или это просто обман, чтоб я успокоился и со мной можно будет тогда сделать все, что угодно. Еще бы, человек поверил, что его выпустят, а ему — пожалуйте, на дыбу… Нет, погодим радоваться. То ли еще будет?»
Весь день Боратынский промаялся в ожидании и в самых противоречивых чувствах. То ему казалось, что его отпустят, а то думалось, что ночью начнется самое страшное и ему уж никогда отсюда не выйти.
Однако ближе к вечеру в камеру к нему вошел другой солдат, в руках он держал его кафтан и башмаки.
— Вот, — произнес солдат, — велено вам одеваться, — при этих словах он положил вещи узника на лавку.
— Для чего? — спросил Боратынский.
— Как для чего? — изумился солдат. — Чтобы отсюда выходить. Да скорее! — прикрикнул он. — Мне тут недосуг. Велено вас живее выпустить. Торопитесь, не то как передумают господа, да оставят вас тут на вечное поселение!
Иван начал поспешно одеваться. Но все это ему казалось таким странным. Никак не могли его так просто выпустить. Тут, верно, дело нечисто…
— А что-нибудь еще велено? — спросил он у солдата.
— Ну как же, — ответил тот. — Велено вам передать, чтоб вы, не медля, уезжали бы из столицы. И сказано, что ежели в один день не уедете, то вас снова арестуют. Вот так вот.
— А ты, случайно, не за мною ли смотреть поставлен?
— Никак нет, сударь, за вами следить не велено. Велено только упредить. А уж там как сами знаете. Но попадетесь ежели вдругорядь, то не выпустят вас, так и знайте.
— Интересно, — прошептал Боратынский.
— Поторапливайтесь, сударь…
В какие-то десять минут Боратынский оказался уж на улице и преспокойно вышел за ворота крепости, в которой содержался. Пройдя по дороге спокойным шагом, он все не мог поверить, что его отпустили. Так просто после вчерашних угроз — отпустили!
Вдали замаячила знакомая фигура. Иван пригляделся.
— Ба! Да это никак Федор, спутник моей красавицы, — прошептал Боратынский.
Федор загадочно помаячил вдали и украдкою махнул ему рукой, призывая следовать за ним. Боратынский, мигом озадачившись, последовал за Федором. Минут через двадцать, когда они удалились от крепости, Федор остановился и подождал, когда к нему приблизится Боратынский. Затем приложил руку к губам и шикнул. Боратынский кивнул, сам понимая, что молчание — золото. Федор махнул рукой и скользнул в какие-то заросли. Один миг — и оба оказались спрятаны в каких-то кустах и деревьях.
— Что случилось? — шепнул Боратынский.
— Ах сударь, что я вам скажу, — зашептал в ответ Федор. — Вы небось и не ждете.
— Да что такое? — Иван уж начал терять терпение.
Что за тайны? Что еще за глупости?
— Никак не ожидал я, — продолжал меж тем Федор, — что вас выпустят. И барышне Любови Николаевна так и сказал, что не верю я в герцоговы милости.
— Что? — изумился Боратынский. — Милости герцога? А он тут при чем? При чем тут Любовь Николаевна? Говори живо! — воскликнул он.
— Ну не кричите, не ровен час подслушают нас… А это нам ни к чему.
— Да говори же, — понизил голос Иван.
— Ну так вот, как вас арестовали, Любовь Николаевна изволили переволноваться и побежали вас вызволять.
— Она? Вызволять меня? Да что же она могла бы сделать? — произнес молодой человек.
И тут же его накрыла волна любви и признательности. Она! Она думала о нем, волновалась за него! Хотела его спасать, хотя чем бы она могла помочь?..
— Она много чего могла сделать, сударь… Коли уж вы догадались, что перед вами барышня, так пораскиньте мозгами: отчего она в мужском платье путешествует и на какие еще дела способна девица, которая поступает подобным образом?
— Так. — Боратынский нахмурился. — Ну-ка говори. — Его счастливый угар как рукой сняло.
Он сосредоточился и приготовился слушать Федора как можно более внимательно.
— И вот, сударь, Любовь Николаевна, побежала к тетке своей, которая, как вы знаете, с господином нашим регентом накоротке, и все ей и выложила. Тогда эта продувная бестия-графиня, — прости Господи мою душу, — обрядила ее как куклу, да и во дворец Биронов отправила, чтоб та самолично за вас молила герцога. И уж как так случилось, что герцог к Любови моей Николаевне страстию воспылал, то мне неведомо, ибо где он ее видел, когда — история темная. Но только дело было так. За вашу свободу она должна была у него остаться. Вот… Догадываетесь зачем? — Федор покосился на Боратынского. — Вот то- то… Она, ясное дело, согласилась. Я когда туда проник, то сказал ей: обманет вас герцог, как Бог свят — обманет. Ан нет, не обманул. Выпустил вас, — почти удивленно сказал кузнец. — Теперь уж сударь, не взыщите, но барышне моей гибнуть у этого… этого… тьфу! У пакостника этого, не резон! Вызволяйте ее, сударь, как желаете, вот вам мое слово!
Бледный, Иван дослушал до конца этот рассказ. Вот, значит, что… Какой ценой куплена его свобода! Не дороговато ли? Такую цену он сам не согласился бы ни за что уплатить! Она — она! — в объятиях этого злодея, этого негодяя, которого все ненавидят и боятся. Любовь, нежная, смелая и чистая, будет опоганена этим мерзавцем… Да лучше ему умереть, чем такое!
— Сударь, сударь, эй… — Федор потряс окаменевшего Боратынского за рукав. — Делать-то что будем?
— За мною следуй, — сквозь зубы процедил Боратынский. — Я ее ему не оставлю… А от чего она все же в мужском платье путешествовала? — вдруг спросил он.
— От батюшки сбежали-с. Да от жениха.
— Так. Милое дело от женихов бегать, — усмехнулся Иван. — И от этого «жениха», — с ненавистью
