канализируется на заводы энерговоды.
— Поняли, что имеют дело не с правительством моего дядюшки, — весело заметил Пеано. И на этот раз его радостная улыбка не камуфлировала унылое настроение. Он гордился, что его оценивают выше, чем маршала Комлина, и готовятся к битве с ним серьёзней.
Гамов смотрел на весеннюю кампанию другими глазами:
— Открытый удар Вакселя меня не страшит. Но если он зальёт наши поля и не даст отсеяться… Штупа, как с контрциклонной борьбой? Что вам потребуется, чтобы обеспечить весну и лето?
— Уверенное противодействие метеонаступлению врага гарантирую лишь при двойном расходе энерговоды, — ответил Штупа.
Гамов поглядел на меня. Я высоко поднял брови. Это означало, что я возражаю против удвоенного снабжения Штупы энерговодой. Была одна тайна в производстве энерговоды — и её пока Штупа не знал. Гамов сказал:
— Увеличим поставки энерговоды. Но о двойном снабжении не мечтайте. Прищепа, есть ещё сведения о враге?
Важных сообщений о врагах Прищепа больше не имел. Но о союзниках они были. Ширбай Шар прибыл в Кортезию и ведёт там переговоры. Кир Кирун, брат Лона Чудина, президента Великого Лепиня, зачастил с визитами в Конду, а там полно кортезов — с некоторыми он встречается. А Мгобо Мордоба, президент Собраны, молчаливый, улыбчивый, невозмутимый, со всеми одинаково вежливый, в парламенте обвинил нас в измене союзному долгу и в отречении от идеалов дружбы с малыми нациями. «Такое идейное предательство не может остаться неотомщенным!» — грозил он. Вероятно, Собрана первая откажется от формального союза с нами и вступит в активный союз с Кортезией.
— Пусть вступает. А как в Кортезии относятся к идее новых союзов?
В Кортезии приобретение новых союзников приветствуется. Только один против — Леонард Бернулли. Яростный оратор, лидер независимых, фермер в молодости, ныне профессор, он доказывает, что приятельство с бывшими союзниками Латании лишь отягчит Кортезию. Вот выдержка из его речи в сенате: «Гамов отделывается от швали, чтобы облегчить свою тележку, а мы эту шваль перегружаем себе». Он за концентрацию всех сил Кортезии против нас. Кстати, Бернулли — личный недруг Амина Аментолы. При встречах они не здороваются.
— Бернулли вообще мало с кем здоровается, — заметил Вудворт. — Мы с ним учились на одном курсе университета. Леонард был из тех студентов, которые плохо действовали на печень профессоров. Служить под его начальством ещё можно, но иметь его в подчинённых — не дай бог!
Гамов, отпустив министров, попросил остаться меня, Вудворта и Прищепу. Если десять человек составляли Ядро, то мы четверо являлись его центром. Я сказал, когда остальные ушли:
— Прищепа, вы жаловались, что финансовые возможности разведки малы. Могу предложить вам подспорье — сто миллионов золотых диданов.
И я вручил ему бумажку, усыпанную семизначными цифрами.
— Войтюк? — догадался Гамов.
— Войтюк. Сегодня передал мне шифры ста счетов. Вклады в банке «Орион» в Клуре.
— Вы сейчас самый богатый человек в Латании. Сто миллионов диданов! Голова кружится! — сказал Вудворт. Кортезианское уважение к богатству не было вытравлено в нём десятилетием службы в Латании.
Гамов спросил:
— Значит, кортезы пошли на игру? И что внесли нового?
— Войтюк порадовал, что Аментола согласен на тайный союз со мной, чтобы способствовать падению Гамова и моему вступлению на престол Латании.
— Почему на престол? — удивился Гамов. — Разве я на престоле?
— Так сказал Войтюк. Слово «престол» в полученной им шифровке.
— Не удивляйтесь, — сказал Вудворт. — Аментола — человек умный и деловой. Но в истории осведомлён не больше, чем слепец в живописи. Диктатор для него лишь синоним императора. Кортезов такие ошибки не возмущают. Они не требуют у своих президентов учёности.
— Хорошо, пусть престол. А дальше?
— Дальше Войтюк сообщил: к моей оговорке, что не буду передавать сведений, приносящих вред моей родине, отнеслись с уважением. От меня ждут не предательства Латании, а сотрудничества на благо моей несчастной родины, угнетённой жестоким и мрачным диктатором. Жестокий и мрачный, именно такая формулировка в шифровке.
— Шифровку он вам не передавал? — поинтересовался Прищепа.
— Он уничтожил её. Он сказал, что с первого чтения запоминает наизусть любые тексты, а бумагу можно потерять. Деньги, мне предоставленные, — не плата за шпионаж, вероятно, и кортезам такая плата представляется неслыханно огромной, а ассигнования на политическую борьбу с Гамовым. Кортезия достаточно богата, чтобы выделить столько средств, сколько понадобится, чтобы свергнуть ненавистного диктатора. Вот такое отношение к вам, Гамов.
— Иного я и не ждал. Было ещё что интересное?
— Было. Кортезия, Родер и Нордаг в ответ на вашу «Декларацию о войне» готовят «Декларацию о мире». И эта декларация расчистит противникам Гамова дорогу к власти. Он не уточнил, кто они, но думаю, речь обо мне, а не о Маруцзяне с Комлиным.
— Согласен. Расчищать дорогу будут вам. Когда обнародуют декларацию?
— В шифровке об этом ни слова.
В разговор вступил Прищепа:
— Войтюк получает шифровки, которые потом уничтожает. Значит, у него есть какой-то агент, сносящийся с кортезами. Рано или поздно мы обнаружим его и перехватим шифрованные депеши.
— Ни в коем случае! — воскликнул Гамов. — Я уже говорил, что любой разоблачённый шпион — бесценное сокровище, и его надо оберегать от провала. А крупную игру с Войтюком может сорвать подозрение, что за ним следят. Надо вообще снять с него все формы наблюдения.
— Исполню, — без воодушевления пообещал Прищепа.
Гамов предложил мне и Прищепе поехать на военный завод. Вудворт удалился в своё министерство.
Ко дворцу подошёл личный водоход Гамова — бронированная машина на двух баллонах сгущённой воды. Впереди сели водитель и два охранника, в задней кабине мы трое. По городу водоход ехал не торопясь, за городом припустил. Снега ещё не сошли с полей, но разрыхлились и потемнели. По небу тащились тучи, метеогенераторы Штупы гнали их на восток, в далёкие горы, к Лепиню, там накапливались водные резервы страны. Близилась весна — холодная, неровная. Я боялся подходившей всё ближе весны. Мы не обеспечили её надёжной защитой, и в том была моя немалая вина. Продукция того завода, куда мы ехали, должна была решить участь войны. Но Штупа, не снабжённый в достатке энерговодой, мог уступить врагу в предстоящих сражениях. И я всё глядел в небо и всё прикидывал, хватит ли у Штупы энерговоды, чтобы в грозный час повернуть эти куболиги туч, несущиеся на восток, обратно на запад — на головы наступающего врага. Солнце уже неделю не показывалось над землёй, так густо шли тучи. Но хватит ли их? Океан весь в распоряжении кортезов, а воды в нём — неисчерпаемо.
Водоход углубился в лес. Здесь снегу было больше, он ещё висел на кронах сосен. И в лесу, естественном, разнорослом — старые высокие деревья глушили выдиравшийся к солнцу молодняк, — с залысинами полян, с багровыми пятнами болот, давно поглотивших снег, потянуло хвоей и прелью.
А затем машина ушла в ущелье, и её остановили. Три солдата с излучателями заглянули в кабины — проверить документы, но узнали Прищепу и дали дорогу. Я иронически заметил:
— Хороший актёр может загримироваться и под Прищепу, и даже под Гамова.
На следующем посту, уже у горы — в недрах её был смонтирован завод, — дежурный не ограничился тем, что кивнул Прищепе и прочёл пропуск, но и приставил к нему приборчик, похожий на ручку. От пропуска исходило излучение, удовлетворившее дежурного. Нам открыли въезд в гору.
Это был секретный завод, один из тех, какие мы стали спешно строить, захватив власть. Секрет был, конечно, не в том, что мы создаём водолёты. И при Маруцзяне их строили. Но мало. Первый наш водолёт я увидел, когда на нём прибыл Данило Мордасов отбирать трофейные деньги. Величайший секрет новых
