оккупации Парижа.
— Я жду ваших разъяснений,— отпарировал Жолио.
— Я начну с того,— невозмутимо сказал Гентнер,— что устанавливаю важный факт: Фредерик Жолио не изменил своих политических убеждений. Он по-прежнему ненавидит фашизм и любит свою прекрасную Францию. Нынешние немецкие завоевания внушают ему отвращение.
Жолио через силу усмехнулся:
— Неплохой материал для доноса в гестапо.
— Я добавлю ещё материала для доноса,— спокойно продолжал Гентнер.— Я устанавливаю второй важный факт: война не изменила политические вгляды Гентнера. Он по-прежнему такой же друг Франции, такой же в душе враг гитлеровского режима. Теперь я ставлю вопрос: поколеблено ли наше прежнее взаимное доверие?
— Мой ответ — нет! — поспешно сказал Жолио.
— Благодарю вас, Фредерик. Мой ответ на этот вопрос такой же. Можно идти дальше. Меня вызвали из Гейделъберга для демонтажа циклотрона, если мы не найдём с вами общего языка. А если такой язык будет найден, я должен остаться в Париже в качестве немецкого директора Коллеж де Франс и возглавить наши общие исследования. От вас зависит, Фредерик, приму ли я назначение в Париж.
— Я буду просить вас об этом, Вольфганг!
— Хорошо. Я принимаю вашу просьбу. Ставьте свои условия.
— Только мирные темы! — твёрдо сказал Жолио.— Вы меня понимаете, Вольфганг? Ни при каких условиях лаборатории Коллеж де Франс не должны использоваться для военных целей.
Гентнер на обратной стороне меню стал набрасывать темы научных работ. В длинном списке, заполнившем весь листок, не было ни одного военного вопроса. Гентнер спрятал листок в бумажник.
— Думаю, мне удастся убедить Шумана с Дибнером, что военные проблемы в Париже изучать не надо. Припугну, что отсюда может легче произойти утечка секретной информации,— это подействует. А что до циклотрона, то моё заключение будет такое: демонтаж его немыслим без серьёзных повреждений, пользоваться им можно лишь на его теперешнем месте.
3. В фокусе — бомба
Хромоногий лорд Эрл Суффолк со смаком выругался, когда явился на новое место стоянки «Брумпарка» и не нашёл на борту Жолио. Он громко проклинал и немцев, устроивших воздушными налётами дикую неразбериху в порту, и себя, что так опрометчиво покинул Жолио. Кому не известно, что великие учёные — самые нерасторопные люди на земле? Нет сомнения, что именно в эту минуту Жолио слоняется в противоположном районе порта и с тоской допытывается у мятущихся беглецов, не видали ли они небольшого пароходика, чёрного, ржавого, с двумя трубами, с английским флагом на мачте! Нет, но какого же он, Суффолк, свалял дурака! Надо было взять Жолио под руку и больше не отпускать, вот как надо было действовать!
Халбан и Коварски прервали его сетования просьбой отпустить их на берег до отхода — они постараются отыскать Жолио в толпе.
Суффолк сурово посмотрел на них и буркнул:
— Разрешение может дать лишь капитан. Спросите у него.
— А он не откажет? — осведомился Халбан.— Может быть, нужно ваше ходатайство?
— Безусловно откажет. И моё ходатайство не поможет. Нет, что за люди! Думают, что их увидит человек, который не сумел разглядеть такую мелочь, как пароход!
Суффолк взошёл на мостик и, крича в мегафон, указывал, куда какой груз укладывать. В толчее и сутолоке он чувствовал себя, как рыба в воде. Он был, по собственному признанию, рождён для «борьбы со стихиями» — морскими и человеческими. Морские бури он испытал на всех широтах. Сын английского лорда, в детстве бежавший из дому в моряки, он прошёл все морские должности — был и юнгой, и матросом, и корабельным плотником, и боцманом, и штурманом — и нигде не терялся. Сегодня ему поручили спасти от нацистов двадцать пять французских учёных, груз тяжёлой воды и партию технических алмазов стоимостью в 2,5 миллиона фунтов стерлингов, и он деятельно спасал.
— Что вы будете делать, если нашу лохань продырявят наци? — спросил он французских физиков, когда погрузка была закончена и «Брумпарк» передвинулся дальше из устья Гаронны в залив Жиронда.
— Прижму к груди одну из канистр и пойду с ней на дно,— без улыбки ответил Коварски.
— Я помогу вам предварительно побарахтаться на волнах,— бодро пообещал лорд-плотник и собственноручно соорудил из досок плот.
Плот установили на палубе, на плоту закрепили канистры с тяжёлой водой и ящик с алмазами. Суффолк любовался своей работой.
— Если нас разбомбят,— сказал он с воодушевлением,— то будет удовольствием покачаться на таком плоту, пока не подоспеет помощь.
К счастью, физикам не пришлось испытать такого удовольствия.
После четырёхдневного плавания «Брумпарк» пришвартовался в Фалмуте, на юго-западе Великобритании. Здесь учёные распростились с оригинальным дипломатом Суффолком. Через год он погиб при испытании нового способа разряжения бомб.
В Лондоне французов встретил один из виднейших физиков Англии — Кокрофт. Улыбающийся Кокрофт поздравил французских коллег с избавлением и спасением важных материалов.
— Очень жаль, что Жолио не захотел сопровождать вас, В Кембридже вы продолжите свои блестящие исследования, о которых нас информировал в апреле лейтенант Аллье.
Из сообщений самого Аллье французы знали, что все крупные английские физики занимались радаром, хотя период исследования локаторов закончился и на очереди стояло промышленное освоение радиолокационных приборов. От урановых исследований отвлекли даже Чедвика, а у него одного в Ливерпуле работал циклотрон. Правительство не верило ни в урановую взрывчатку, ни в урановую энергию.
Чедвик ещё в 1939 году, изучив статью Бора и Уиллера о разных свойствах изотопа урана, доложил правительству: «Можно с уверенностью сказать, что при осуществлении цепной реакции взрыв почти неизбежен».
Как бы отвечая на его предостережение, сам Черчилль запальчиво написал военному министру:
«Есть основание полагать, что по мере обострения международной обстановки нас попытаются запугать россказнями об открытии нового секретного оружия, с помощью которого якобы можно стереть Лондон с лица земли... Возможно, ядерное оружие и в самом деле не уступает взрывчатым веществам сегодняшнего дня, но вряд ли оно приведёт к чему-либо опасному».
Черчилль со времени написания этого письма успел возглавить правительство, но взглядов пока не переменил. И если французы ожидали, что перед ними широко распахнутся двери лабораторий и им будут всемерно помогать военные власти, как то было во Франции, то они скоро убедились, что ничего похожего не предвидится. Коллеги встречали французов радушно, остальные косились: они бежали из Франции, так внезапно и позорно капитулировавшей, оставившей Британию одну сражаться с Германией, они несли на себе долю вины своей страны.
Халбан и Коварски прибыли в Англию в один из тяжелейших периодов войны. Вскоре они узнали, что это время — также и переломное в ядерных исследованиях. Фриш и Пайерлс закончили многократно переделываемый расчёт критической массы урана-235, то есть того минимального количества его, которое необходимо, чтобы произошёл взрыв.
Вывод Фриша и Пайерлса ошеломлял. Урановая бомба была не только теоретически возможна — она была и практически осуществима.
Халбан посетил Бирмингем, и Пайерлс показал ему свои расчёты.
— Доклад, который мы с Фришем написали, вызвал у англичан состояние психологического шока,— со смехом говорил Пайерлс Халбану.— Впечатление такое, как если бы взорвалась сама ядерная бомба.
Халбан с чувством восхищения и ужаса прочитал доклад Фриша и Пайерлса — три машинописные
