Государственная измена — вот в чём его обвинят!
Гейзенберг возвратился в Германию, не стараясь ещё раз повидаться с Бором. Вейцзеккер с унынием выслушал рассказ о постигшей друга неудаче. Вскоре о провале попытки договориться с физиками союзных стран узнал молодой профессор Йенсен, которому и Гейзенберг, и Вейцзеккер доверяли. Йенсен впоследствии оценил эту поездку с язвительной насмешкой:
— Кардинал немецкой теоретической физики ездил к папе за отпущением грехов.
Сам Йенсен считал, что в таком важном предприятии недопустимы ни экивоки, ни обиняки. С открытым Бором надо говорить только в открытую. Он решил повторить попытку Гейзенберга, но действовать прямей. И, появившись вскоре перед Бором, горячий профессор высказал ему всё то, на что не осмелился Гейзенберг. Результат оказался ещё хуже.
— Гейзенберг пытался хитро выведать у меня, как далеко продвинулись союзники в урановых исследованиях,— говорил своим близким Бор,— а Йенсен — грубый провокатор! Как отвратительно он выведывал мои мысли!
Бор, редкостно честный и прямой, органически не мог верить людям, работающим на Гитлера.
5. Атомная бомба — дело шестнадцатое
Все действия Гейзенберга пронизывала двойственность. Он метался от одной крайности к другой. Он деятельно изобретал то, чего не желал, одновременно и ускорял работу, и, пугаясь самого себя, ставил ей скрытые препоны. Он хвастался перед правителями Германии своими достижениями и смертельно страшился, что они поверят в его заверения.
И если возникнет желание доказать два взаимно исключающих тезиса — что Гейзенберг старался изготовить ядерную бомбу и что он всячески саботировал изготовление бомбы,— то для каждого можно подобрать массу убедительных доказательств.
Тень колебаний Гейзенберга легла на все урановые исследования немецких физиков.
Бегство талантливых учёных из фашистской Германии страшно ослабило её военный потенциал. И хотя само деление урана было открыто в Берлине, немецкие физики, как и англичане, как и американцы, далеко отставали от глубоких исследований группы Жолио. Однако Сциллард был прав: в тот момент, в первые месяцы войны, Германия могла опередить своих соперников. В принципе Гитлер мог первым получить атомную бомбу.
Он мог получить её первым потому, что, хотя множество физиков и бежало, немало и осталось — и во главе оставшихся стоял такой учёный, как Гейзенберг.
А в институтах страны сохранились великолепно оборудованные лаборатории, причислявшиеся к лучшим в мире. И хотя свой циклотрон ещё не был смонтирован — в постройке их находилось шесть,— нужные эксперименты можно было произвести и без него.
И, что было чрезвычайно важно, к услугам немецких учёных имелась лучшая тогда в мире химическая промышленность. Заводы Германии могли изготовить всё, что от них потребовали бы учёные...
Тем не менее Гитлер не получил атомного оружия.
Исследование причин этого важного явления весьма поучительно.
Сами немецкие физики после войны доказывали, что тайно саботировали работы по атомному оружию и что их внешнее усердие было притворным. Гейзенберг чёрным по белому написал: «В условиях диктатуры активное сопротивление могло осуществляться только теми, кто делал вид, что сотрудничает с режимом». Так недалеко и до признания, что угодничество перед диктатором — лучшая форма борьбы с ним.
Прекрасно знавший Гейзенберга Гоудсмит презрительно замечает по этому поводу: «Если бы немецкие учёные могли изготовить атомную бомбу, они несомненно изготовили бы её». И они и вправду не могли её изготовить. А после войны, по старой немецкой пословице, «превратили необходимость в добродетель».
Вместе с тем простое отрицание послевоенных оправданий немецких учёных было бы поверхностным. Корень немецкой неудачи глубже. Он таится в общих условиях жизни тех лет в Германии.
Маттаух, выболтавший Розбауду новость о секретном совещании в министерстве, приоткрыл завесу над действиями правительства. В Германии был организован «Урановый клуб», куда постепенно вошли все крупные атомщики. Но клуб быстро превратился в содружество лебедя, рака и щуки. Он распался на конгломерат враждующих групп, пытающихся перехватить одна у другой и уран, и лабораторное оборудование и перебить скудно выделенные промышленные заказы. Каждый учёный ревниво наблюдал, как бы его не обошёл сосед.
В Гамбурге трудился талантливый Пауль Хартек, один из немецких учеников Резерфорда,— уже одно это не слишком хорошо характеризовало его в глазах правительства. И, хотя Хартек дальше других продвинулся и в разделении изотопов урана и в опытах с разнообразными замедлителями нейтронов, Гейзенберг бесцеремонно лишил его и достаточных запасов урана, и других важных материалов — все они нужны были его группе физиков в Берлине и Лейпциге.
Неподалёку от Физического института в Берлине, где командовал Гейзенберг, создалась в лабораториях министерства вооружения третья «урановая группа», возглавляемая Куртом Дибнером, тем самым, который явился с Шуманом в захваченный Париж к Жолио. Этот хитрый и умный физик с монголоидным лицом через год после визита к Жолио посетил вместе с тем же Эрихом Шуманом захваченный гитлеровцами Харьков и в Украинском физико-техническом институте отобрал себе в Берлин ценное оборудование. И, пользуясь тем, что он на службе в военном министерстве, а не в министерстве просвещения, Дибнер захватил раньше других большие запасы урана — и в последующем не столько работал с ними, сколько защищал их от посягательств конкурирующих «урановых групп». Зато в конструировании реактора он достиг более ценных результатов, чем его соперники, и если всё же не осуществил самоподдерживающейся реакции, то лишь потому, что встречал не поддержку, а помехи со стороны более именитых учёных.
Совсем уже анекдотом звучит и то, что одна из самых результативных «урановых групп» была создана в почтовом ведомстве. Талантливый инженер-изобретатель барон Манфред фон Арденне, ныне один из уважаемых учёных ГДР, проведал, что у министра почт Онезорге имеются средства на исследовательскую работу, и предложил свою помощь в трате их. Увлекающегося генерал-почтмейстера покорили рассказы Арденне о перспективах ядерных реакций. Онезорге добился в конце 1940 года аудиенции у Гитлера и доложил фюреру о том, что атомная бомба технически осуществима и что он хотел бы её изготовить в своих почтовых учреждениях. Гитлер поднял министра на смех. Гитлер, опьянённый удачами, считал, что решающим фактором успеха является его собственная личность. Гарантией победы должен был служить его полководческий гений, а не какая-то мифическая бомба. И, показывая своим генералам на сконфуженного министра, Гитлер воскликнул:
— Послушайте, господа, это восхитительно! Вы всё ломаете голову, как нам победить в этой войне, а наш почтмейстер приносит готовое простое решение! Ну, не чудо?
Онезорге всё же выделил средства для строительства в частной лаборатории Арденне сложной аппаратуры для ядерных исследований. К Арденне присоединился замечательный физик, австриец Фриц Хоутерманс, человек с глубоким пониманием науки и нелёгкой жизнью. Как и Арденне, он не очень котировался в окружении Гейзенберга, но вряд ли кому-нибудь уступал там по таланту. Встревоженный размахом «почтовиков», сам Вейцзеккер явился к Арденне уговаривать того прекратить поиски путей к созданию бомбы. Это не помешало Хоутермансу сделать самый полный в Германии расчёт атомной бомбы из трансурановых элементов. Однако Хоутерманс не пожелал докладывать начальству о своих работах. Лишь после войны среди секретных «Докладов об изысканиях Почтового ведомства» была обнаружена там и пролежавшая в течение четырёх лет в сейфе интереснейшая статья: «Проблема осуществления ядерных цепных реакций».
Правда, в ответ на визит Вейцзеккера Хоутерманс несколько раз посещал его и Гейзенберга в Физическом институте. И в одной из бесед Хоутерманс признался Вейцзеккеру, что хранит у себя в секрете
