— Скажите, профессор, каков будет примерный размер бомбы, способной уничтожить миллионный город? — деловито интересуется фельдмаршал Мильх.— Дело в том, что в отместку за бомбардировку Кёльна неплохо было бы стереть с лица земли Лондон. Одно меня тревожит — сможет ли наш бомбардировщик поднять громоздкую бомбу?
— Она будет не больше ананаса,— отвечает Гейзенберг и для наглядности показывает руками крохотные размеры ужасной бомбы.
Эти слова и жест вызывают восторженный и тревожный ропот в зале. Мильх спрашивает дальше:
— А наши враги тоже работают над таким страшилищем, профессор?
— Конечно,— отвечает Гейзенберг.— Но они, естественно, отстают от нас. Они сосредоточили усилия на урановой машине, производящей энергию. И не подлежит сомнению, что они вскоре создадут такую машину. А после того, года через два, они сделают свою первую бомбу.
— Ну, до этого мы разобьём их всех наголову,— успокаивается Мильх.— Теперь скажите, профессор, когда Германия сможет получить обещанное вами новое оружие?
Гейзенберга охватывает страх. Только что он стремился привлечь военных к атомному оружию, теперь он старается отвлечь их от него. Он, вероятно, втайне уже жалеет, что так живописал атомные разрушения. «Нужно учесть ограниченность экономических возможностей Германии... До сих пор не найдено эффективных способов разделения изотопов урана. Первоочередная задача, собственно, не атомная бомба, а урановая энергия, за бомбу можно приняться лишь после пуска реактора. А создание самоподдерживающей реакции упирается в проблему чистого металлического урана и особенно тяжёлой воды. Нет, нет, о бомбе в ближайшие месяцы и думать нечего, атомная бомба потребует для своего изготовления годы!»
И лишь когда вызванное им воодушевление сменяется разочарованием, взволнованный Гейзенберг переводит дух. Ему кажется, что он достиг успеха. Он и поманил важных господ сиянием перьев далёкой жар-птицы, и ловко увильнул от необходимости тут же подать её зажаренной на блюде. Он блестяще, одним ударом ноги, опрокинул созданный им же воздушный замок. Нет, им не удастся обязать его суровым приказом фюрера изготовить атомную бомбу к концу года, такого-то числа, такого-то месяца, и доставить её на аэродром в такой-то час!
А важные господа увидели в великолепной лекции профессора лишь увлекательную фантазию. Ах, до чего же прославленные учёные сродни барону Мюнхгаузену — тот также был наделён изрядной долей воображения! Как вдохновенно расписывал нобелевский лауреат военные выгоды своего уранового чудовища! А когда его припёрли к стенке точными вопросами — как, где, когда, сколько? — он заюлил. Практически важного от его работ не ждать!
После совещания Гейзенберг за ужином оказался рядом с Мильхом и, выбрав минуту, когда все были отвлечены разговором, тихо спросил:
— Господин фельдмаршал, я не сомневаюсь, что мы выиграем войну. Мой вопрос чисто теоретический: что ожидает немцев, если мы всё же потерпим поражение?
Фельдмаршал ответил с непосредственностью, изобличающей храбрую п прямую натуру:
— В этом случае нам всем лучше всего сразу принять стрихнин!
Ровно через три года Мильх публично признает абсолютное банкротство возглавляемой им германской авиации. Но он не примет стрихнина. Он сделает всё возможное и невозможное, приличное и неприличное, чтобы избежать смерти. Он будет держать ответ на Нюрнбергском процессе, свидетельствуя против своего шефа Геринга. И будет лгать, лицемерить, тупо и глупо отрицать свою причастность к преступлениям режима, будет скорбно плакаться, что его понуждали и принуждали, будет сомневаться в подлинности собственных подписей на приказах. И не будет, вероятно, на всём процессе более жалкой и отвратительной фигуры, чем этот безмерно трусливый фельдмаршал, выглядевший таким бравым воякой на совещаниях...
А после ужина министр вооружения Шпеер захотел осмотреть научные установки Физического института. Они с Гейзен-бергом задержались возле башни высоковольтного ускорителя. Гейзенберг оглянулся. Остальные гости вместе с физиками прошли вперёд. Гейзенберг вполголоса задал Шпееру тот же вопрос. Шпеер повернулся к физику, молча взглянул ему прямо в глаза. Долгий, всё объясняющий взгляд был единственным ответом министра на щекотливый вопрос.
С того, дня Гейзенберг больше не сомневался в конечном поражении Германии, какие бы временные успехи ни одерживала её армия.
Вскоре Мильх одобрил серийное производство управляемых самолётов-снарядов «ФАУ-1», они казались фельдмаршалу более перспективными, чем атомное оружие...
Шпеер выделил учёным дополнительные ассигнования, предопределил производству металлического урана первоочерёдность — и потерял серьёзный интерес к работе физиков. Неискренность Гейзенберга была отлично уловлена министром. И расценил он поведение физика по-своему. Гейзенберг боялся двух вещей: что останется неизвестно потомкам, что он первый — как ему тогда казалось — дал полную теорию атомной бомбы, и что его заставят заняться практическим изготовлением бомбы. Честолюбие боролось в нём со страхом — и побеждали попеременно то страх, то честолюбие. Шпеер расценил честолюбие как фанфаронство, а страх — как разумную осторожность.
23 июня того же года, в первую годовщину войны с Советским Союзом, Альберт Шпеер докладывал Гитлеру о мерах по обеспечению армии вооружением. Среди них были и вопросы атомного оружия, но они теперь представлялись Шпееру такими несущественными, что он поместил их лишь в шестнадцатом пункте доклада и ограничился следующей записью о них в дневнике:
«Коротко доложил фюреру о совещании по поводу расщепления атомов и об оказанном содействии».
Теперь ускорить и поставить на солидную основу немецкие «урановые разработки» мог только крупный успех в исследованиях, то есть реальный пуск «урановой машины», осуществлённая на практике цепная реакция.
Но пуск реактора упирался в получение достаточного количества дефицитнейшей тяжёлой воды, а она по-прежнему производилась только в Норвегии...
Глава третья
Генералы вторгаются в физику
1. Викинги двадцатого века атакуют атом
Тайный агент в Берлине известил англичан, что опыты Боте показали непригодность графита в качестве замедлителя нейтронов и что немцы отныне ориентируются на одну тяжёлую воду. Другой агент, в Тронгейме, извещал, что немцы захватили завод в Веморке, поставили там вооружённую охрану, окружили завод минными полями и возвели сторожевые вышки с прожекторами. Он же донёс, что в Рьюкан приехали два крупных немецких физика, Хартек и Виртц, специалисты по тяжёлой воде, и обсуждали с главным инженером завода Йомаром Бруном возможность увеличения производства драгоценной жидкости. Вскоре и Брун отправился в Германию, чтобы на месте ознакомиться с лабораторными усовершенствованиями немцев. Вернувшись, Брун со своим помощником Альфом Ларсеном смонтировали у себя немецкую опытную установку и убедились, что она высокопроизводительна. Если бы Бруну удалось внедрить в производственном масштабе немецкие новшества, завод в Веморке, и без того единственный в мире, утроил бы свою производительность.
Данные эти были абсолютно точны, так как ими снабдил тайного агента сам Йомар Брун, не позабывший передать ему и чертежи немецких усовершенствований. И они означали, что электролизный завод, производивший пока около ста килограммов в месяц тяжёлой воды и поставивший Германии до конца
