Ангелы именуют грозных существ, враждующих с галактами, зловредами.
— Зловреды! — воскликнул я. — Какое нелепое название! В нем что-то инфантильное. Для научного термина оно, по-моему, мало подходит.
— Думаю, БАМ не случайно выбрала это слово из тысяч других. Очевидно, оно дает самое точное определение их поведения. Другой вариант — разрушители. Интересно, что на вопрос, каковы внешне зловреды, БАМ ответила: «Неясно».
— Крепкий же это орешек, если сверхмогущественая БАМ не сумела его разгрызть!
— Очевидно, недостает данных. С названием «разрушители» ассоциируются расшифрованные понятия: «Уничтожать живое», «Сжимать миры». Завтра ты увидишь на стереоэкране, как это выглядит. Похоже, зловреды владеют обратной реакцией Танева, то есть создают вещество, уничтожая пространство, без этого миры не «сжать». А галакты противодействуют им — в результате в межзвездных просторах кипит война.
Я поежился.
— Это так грандиозно, словно ты описываешь битву богов.
— Я излагаю расшифрованные записи, не больше. И что значит «битва богов»? Нынешнее могущество человека много больше того, что люди когда-то приписывали богам, тем не менее мы люди, а не боги. Луч света далеко отстает от наших галактических кораблей, — разве это не показалось бы жителю двадцатого века сверхъестественным? В сегодняшнюю грозу ты мчался наперегонки с молниями. Вряд ли подобную забаву сочли бы естественной сто лет назад.
— Ты и об этом, оказывается, знаешь?
— Я следила за тобой. Раз ты в Столице, следует ожидать рискованных чудачеств. Почему-то ты считаешь этот город лучшим местечком для озорства. На Плутоне ты вел себя сдержанней.
— На Плутоне у меня не хватало времени для забавы. И потом, там отсутствуют Охранительницы. Скажи теперь, Вера, какие выводы вы делаете из информации о галактах и зловредах?
— Завтра собирается Большой Совет, будем решать. Но и сейчас уже ясно, что возникли десятки государственных вопросов, и каждый требует скорого ответа. Существуют ли еще зловреды и галакты или информация о них — пережиток миллионы лет назад отгремевших катаклизмов? Кто из них победил в космической схватке? Может, обе стороны погибли в своих чудовищных сражениях? Какое отношение имеют к нам, людям, так удивительно похожие на нас галакты? А если те и другие еще существуют, то где они обитают? На планетах Солнечной системы нет следов их появления, — почему? Не грозит ли самому существованию человечества то, что где-то на дальних звездах обитают эти существа? Мы выходим, впервые в нашей истории, на галактические трассы — безопасны ли они для нас? Мы вознамерились создать Межзвездный Союз разумных существ, — не рано ли? Может, нам следует полностью замкнуться в мирке солнечных планет? Есть и такое мнение, Эли! У нас огромные ресурсы, — не направить ли их все на строительство оборонительных сооружений? Может быть, возвести вокруг Солнечной системы кольцо искусственных планет-крепостей, — и об этом надо поговорить. Словом, множество непредвиденных, важных проблем! И решением некоторых из них придется заняться тебе, Эли, — с нашей помощью, конечно.
— … Очень рад, — сказал я, волнуясь. — Значит ли это, что я поеду с вами на Ору, или у меня будет другое задание?
— Звездожители уже съезжаются на Ору. Встретиться с обитателями других миров обязательно, — таково мое мнение. Как тебе известно, руководить совещанием на Оре поручается мне. Я хочу взять тебя секретарем.
— Секретарем? Что это такое? В жизни не слышал.
— Была в древности такая профессия. В общем, это помощник. Думаю, ты справишься.
— Я тоже так думаю. Тебе придется запросить Большую, подхожу ли я в секретари?
— Большая уже сделала выбор. Я попросила в секретари человека мужественного, умного, быстрого до взбалмошности, решительного до сумасбродства, умеющего рисковать, если надо, жизнью, любящего приключения, вообще неизвестно, — никто теперь не знает, с чем мы столкнемся в далеких мирах. И Большая сама назвала тебя. Должна с прискорбием сказать, что ты один на Земле обладаешь полным комплексом сумасбродства.
Я кинулся обнимать Веру, она со смехом отбивалась, потом горячо расцеловала меня. Я еще в детстве открыл, что, как бы она ни сердилась, достаточно полезть с поцелуями, и через минуту злости ее как не бывало, и она становится веселой и говорливой. Лишь врожденное недоброжелательство к подлизыванию и умильным словечкам мешали мне эксплуатировать эту забавную черту ее характера.
— Я рада за тебя, Эли! — сказала она. — Хоть сегодня больше поводов для тревог, чем для радости, я рада за тебя.
Я шумно ликовал.
— Ну что же, Вера, — сказал я, успокоившись. — Возможно, на Земле я кажусь сумасбродом. Но эти дурные свойства моего характера могут пригодиться в иных мирах.
— И зло можно повернуть на добро. Но лучше без зла. Еще одно, брат. Тебе разрешено быть завтра в Управлении Государственных машин. Нам покажут, что удалось расшифровать. Ровно в десять — не опаздывай! — Она встала. — Пора спать. Твоя комната в том же виде, в каком ты ее оставил, улетая на Плутон, — прибрана, конечно.
— Я не хочу спать. Я посижу в саду.
13
В Столице дома опоясаны верандами через каждые пять этажей и садами на террасах каждого следующего двадцатого. Наша с Верой квартира на семьдесят девятом этаже Зеленого проспекта — внутренней стороны Центрального кольца. Я поднялся выше и присел в саду восьмидесятого этажа. Не помню уже, сколько я там сидел и о чем думал. Путаные мысли переплетались с путаными чувствами, — я был счастлив и озабочен. Потом я стал рассматривать ночной город.
В школах учат, что древние города ночью заливало сияние прожекторов и люминесцентных ламп. Они были шумны. На улицах вечно толклись прохожие Хоть Столица — город немолодой, ей скоро четыреста лет, и давно уже не возводят таких скоплений зданий на клочке земли, в остальном она современна. Ночью магистрали Столицы темны и тихи. Чтоб не зажигать беспокоящий уличный свет, люди в сумерки надевают очки-преобразователи и отлично ориентируются в темноте. Я люблю ночные контрасты Столицы — темные улицы и проспекты и сияющие полосы этажей. Сверкающая горная цепь Центрального кольца терялась вдалеке, за черной долиной парка вздымалось параллелями освещенных этажей Внутреннее кольцо — неозираемо широкая лестница от земли к небу.
Зато Музейный город, центр Столицы, был неразличим.
Ни пирамиды, ни ассирийские и египетские храмы, ни Кремль, ни собор Святого Петра, парижский Нотр-Дам, кельнская и миланская готика — все эти великие памятники прошлых веков, воспроизведенные на островном клочке земли, — ни одна из этих высоких точек, отчетливо видимых днем, не прорезалась искоркой в темноте.
Лишь красное полушарие на центральной площади — Управление Государственных машин — заливал свет. На Земле каждому человеку разрешено входить куда он хочет — на заводы, на склады, в институты, в общественные дворцы, только одно это здание под запретом. Любой из нас тысячи раз видел на стереоэкранах все комнаты и коридоры этого знаменитого «завода мысли и управления», как некоторые выспренно его называют, однако немногие счастливцы могут похвастаться, что побывали в нем. Три важнейших механизма — Большая Государственная, Большая Академическая и Справочная — неустанно, днем и ночью, не останавливаясь ни на секунду, трудятся там уже скоро два столетья.
Я смотрел на красное здание и думал, что сегодня в нем распутывают одну из труднейших загадок, когда-либо стоявших перед человечеством, и что, может быть, все благосостояние Земли зависит от того, правильно ли машины разберутся в ней. И еще я думал о том, что мне придется далеко умчаться от этого места, где, среди ста миллиардов элементов Большой, имеется и неповторимо мой уголок в миллион
