домов походили на гигантские кроссворды, заполненные всеобщим счастьем.
Январский воздух был привычно морозным, но влюбленные, разгоряченные необычной обстановкой праздничной ночи и друг другом, холода не чувствовали. Они поцеловались. Этот поцелуй казался украденным из общей суматохи, а потому был особенно приятен обоим. Затем Глеб поднес спичку к пропитанной чем-то вате на головке факела. Пламя вспыхнуло и отчаянно красиво рвануло вверх, в звездное небо. Иветта подняла руку и отвела огонь от себя.
– Такая ты мне особенно нравишься, – восхитился Глеб.
Силуэт с крыльями и поднятым горящим факелом походил на ангела, реющего над Петропавловской крепостью. Темнота скрыла и мышиную конфигурацию крыльев, и маленьких чертенят у пояса. Иветта и была, по сути, ангелом, только павшим.
Глеб снова поцеловал ее. Она откинулась на перила балкона.
В этот момент дверь со стороны комнаты приоткрылась и на балкон шагнула Валерия. Увидев ее, Иветта взмахнула руками, отталкивая Глеба. Горящий факел сделал круг над головой Глеба и полетел в бездну, на заснеженный двор. Но уже другой огонь, охвативший шутовскую шляпу Глеба, пылал над ним как маленькое солнце. Иветта, как всегда в минуты опасности, застыла в ступоре, но Валерия не растерялась. Она подпрыгнула как атлет и сбила горящую шляпу. Компактный костер, разбрасывая в ночную тьму искры, медленно планировал вниз. Знакомство состоялось. Валерия, склонная к поэтическим обобщениям, навсегда запомнила образ женщины-дьявола – поджигательницы брата.
Веселый карнавал продолжался до самого утра.
9
Дома Валерия – свидетель маленького пожара в новогоднюю ночь – пыталась выяснить у Глеба, насколько серьезен пожар в его душе. Особенно ее насторожило, что брат словом не обмолвился о новой женщине. Обычно он шутя сообщал: «Сегодня ночую у Нины… Кати… Гали». Имя Иветта Валерия услышала впервые. Расспросы сестры не смутили Глеба. Он был невозмутим и откровенен:
– Да. Я люблю Иветту и собираюсь на ней жениться!
– Только через мой труп! – воскликнула Валерия. – Люби сколько душе угодно. Но ты должен понимать, что время этой женщины ушло. Она никогда не сможет стать матерью твоих детей!
– Меня вопрос о детях не колышет. Я человек творческий. Мои работы – вот мои дети, – высказал Глеб расхожую мысль.
– Что-то я и работ твоих не вижу, – мимоходом заметила Валерия и тут же изменила тактику. – Ну да ладно, не будем спорить, братишка. Я просто так надеялась увидеть в доме малыша. Ты знаешь, творчество и для меня стало жизнью. Но это жизнь больного дерева – вроде бы еще листва зеленеет, ветви раскидистые… а в стволе дупло. Я не могу иметь детей, и долгое время для меня ребенком был ты. А теперь, теперь… – Валерия отвернулась и всхлипнула.
Глеб оторопел. Никогда, даже в роковые минуты, он не видел сестру плачущей. Его задор погас. Глеб пробормотал что-то невразумительное, мол, насчет женитьбы еще ничего не решено и он подумает. Вечер закончился примирением брата и сестры. Они вместе пили чай, обсуждали свою жизнь. Валерия обещала, что если Глеб оставит Иветту, то она откажет Петру. Потом прочитала ему новые стихи о закате, о догорающих заре и зиме. Они были трогательнее и убедительнее доводов Валерии.
Об Иветте брат с сестрой больше не говорили. Валерия пыталась выспрашивать брата об его отлучках, но Глеб отмалчивался. Как поступить в этой ситуации? Что-то придумывать, обманывая сестру, было мучительно. Отказаться от встреч с Иветтой – решительно невозможно. Но нежеланием принять Иветту Валерия только подталкивала брата к любимой женщине. В воскресенье утром Глеб позвонил Иветте и спросил, дома ли ее дочь.
– Да, Анечка спит. У нее завтра экзамен, она всю ночь готовилась. И сегодня просила разбудить не позже двенадцати.
– Очень хорошо. Я приду к тебе через пару часиков, и надеюсь, ты позволишь мне остаться насовсем. Наверно, об этом будет уместно сообщить и Анне.
– Что случилось, Глебчик? У тебя неприятности дома?
– Все расскажу при встрече. Целую.
В трубке раздались гудки. Разволновавшаяся Иветта бросилась приводить в порядок комнату и себя. Они не встречались с Глебом по-настоящему весь январь. Свидания на людях, в дни занятий, только распаляли взаимное тяготение. Но Иветта не могла принимать Глеба: у Ани началась сессия, и девушка дни и ночи проводила дома, лишь изредка наведываясь в университет на консультации. Все предметы Аня сдавала с неизменной оценкой «отлично».
Глеб приехал, когда Аня едва разлепила глаза после краткого утреннего сна. Мать, кусая от смущения губы, позвала ее знакомиться с гостем. Анна уже давно приметила следы пребывания чужого человека в их доме и по замешательству матери поняла, что пришел именно он. Анна вышла демонстративно не прибранная, не накрашенная, в старом спортивном костюме с зацепками на обвислых брюках. Немытые волосы свисали слипшимися прядями на уши. И даже очки на ней были домашние: удобные, но в старомодной пластмассовой оправе. Затрапезным видом она выражала явное небрежение дорогому матери гостю.
Глеб вошел в квартиру и поставил на пол дорожную сумку. Анна протянула Глебу руку, окинув его презрительным взглядом. «Пришелец» ощутил неловкость, но про себя отметил, что даже в таком непрезентабельном виде девушка излучает достоинство и уверенность в себе. Глаза за холодными стеклами смотрели отстраненно, лишь легкая насмешка то ли над Глебом, то ли над ситуацией поигрывала в них Иветта, стоящая чуть позади, напомнила дочери, что та уже встречалась с Глебом много лет назад, в мастерской Академии художеств. Но Аня его не помнила. Она уже хотела повернуться и уйти, но Иветта затеяла общий завтрак.
Яичница и бутерброды с ветчиной составили меню воскресного утра. Иветта с Глебом, ощущая небрежение Анны, чувствовали себя скованно. Иветта маскировала смущение суетой у плиты, Глеб напряженно смотрел в окно. Анна начала допрос:
– Где вы работаете, Глеб?
Глеб проронил что-то невразумительное про рекламную деятельность, назвав себя артдиректором.
– О! Вы большой человек? – с насмешкой воскликнула Анна, отчего Глеб почувствовал себя маленьким врунишкой.
Аня долго жевала бутерброд. Затем, ни к кому не обращаясь, сказала в пространство, что у папы всегда были соленые огурчики к яичнице. Повисло неловкое молчание. Глеб попытался нарушить его, заговорил о книжных новинках, но Аня тему не поддержала.
– Аня, как вы посмотрите, если ваша мама и я будем жить вместе?
– До сих пор жили, меня не спрашивали, – отпарировала Аня.
– Ты о чем, дочка? – изобразила непонимание Иветта.
– Хватит, мама, притворяться. У меня же глаза не замылены. Всюду следы этого господина: носок в ванной, перчатка на полу в прихожей. Даже буквально – грязный отпечаток сорокового размера на линолеуме. Мне все давно ясно.
Иветта порозовела, а Глеб попытался перевести разговор на шутливую стезю. Он объявил, что признает право Ани царствовать и повелевать в этом доме, так как математика – царица всех наук. Следовательно, Аня – жрица этого храма. Ане вымученный юмор не понравился, она вообще скучала с гуманитариями. Их речи были пространны, а мысли растекались непонятно куда. И все же, что мать нашла в этом несостоявшемся художнике? Моложе ее, ничего не добился, да еще претензии на значительность. Назвался артдиректором, а носки в дырках. Интересно, давно они вместе? Отогнав мысли о подробностях этой связи, Аня с безразличием проговорила:
– Да ладно. Живите, ради бога, коли охота есть. Я вам мешать не буду, все равно на днях уезжаю.
– Куда, Анечка? – встрепенулась Иветта, впервые услышав о предполагаемом отъезде.
– В Финляндию. Мне предложили учиться в Хельсинки по программе студенческого обмена.
– Так вдруг?
– Почему же вдруг? Я полгода занималась финским языком. Английский, как ты знаешь, еще в школе выучила. Ну и мои показатели в учебе отвечают критериям отбора.
– На что же ты там будешь жить, доченька?
