Почему мне так не повезло, почему родители не отдали меня в школу? Почему я вынуждена жить далеко от дома в этой тюрьме с телевизором с плоским экраном, с микроволновой печью, с оросительной установкой для газонов и охранником?
Жестокая Мадам довольно постанывала, пока я массировала ее. Иногда она даже засыпала при этом. Это было хорошо. Тогда я облегченно вздыхала.
Но в иные дни ее тянуло на разговоры. Это были те немногочисленные моменты, когда она ни с того ни с сего начинала рассказывать о себе. О своей работе, о прежней жизни, о своей семье, о своих путешествиях. О том, как все было, и о том, кого она встречала.
Наверное, я должна была воспринимать как честь, что она доверялась мне, камалари. Но для меня это было еще противнее, чем прикасаться к ней. Я слушала ее, стараясь не говорить ничего, кроме «хм», «ага», «да», «действительно», «о нет».
Но бывали такие дни, когда ей этого было недостаточно. Тогда она хотела больше узнать обо мне. Что я думаю о том или этом, каково мое мнение. Я старалась отвечать так дипломатично и уклончиво, как только возможно, потому что если я говорила не то слово, или то, что ей не нравилось, ее настроение могло моментально испортиться. Это было очень тяжело. После этого я чувствовала себя совершенно изможденной — не потому, что мне приходилось массировать ее целый час, а потому, что я все время должна была думать, что нужно сказать, причем думать очень напряженно, чтобы не попасть в ловушку.
Она говорила:
— Ты уже так давно уехала из дому. Твои родители не ищут тебя, ничего не спрашивают о тебе. Они, наверное, уже свыклись с тем, что тебя нет с ними, даже, наоборот, рады, что ты далеко от них и чему-то научишься здесь, в Катманду. Они не любят тебя, иначе бы они не отдали тебя в служанки. Поэтому те деньги, которые ты зарабатываешь у меня, ты не должна отдавать своим родителям. Прибереги их для себя. У меня достаточно денег, об этом ты можешь не беспокоиться. Ты можешь остаться у меня навсегда. Может быть, я когда-нибудь уеду в Америку и возьму тебя с собой. Ты всегда можешь поехать со мной. Ты останешься со мной? Ты поедешь со мной в Америку? Ты останешься со мной или как?
Я не говорила ни да ни нет, хотя ее слова меня очень обижали.
А что, если она была права? Если моя семья действительно забыла обо мне и была бы только рада, если бы я не вернулась?
Иногда, расслабившись, она даже спрашивала:
— Чего ты хочешь, скажи мне? Может, пойдем в храм?
Она знала, что я очень любила ходить в храмы. Это была одна из немногих возможностей выйти из дому. Кроме того, мне очень нравилась атмосфера в храме.
Однажды она взяла меня с собой в храм Пашупатинах. Это самый значительный и величественный храм приверженцев индуистской веры в Непале. Здесь умерших людей сжигают на берегу реки Багмати. Со всего мира сюда направляются целые толпы людей. Здесь можно увидеть много паломников и саду — аскетов с длинными бородами, с телами, выкрашенными белой краской, и волосами, собранными в косы на голове. Святые мужи приходят сюда со всего Непала и даже из Индии и Бангладеш.
Храм посвящен Шиве, являющемуся повелителем животных. Он также является богом-покровителем Непала. На деревьях с широко разросшимися над землей корнями, на ветках и крышах храмов кричат макаки-резусы. Они используют любую возможность, чтобы украсть у посетителей орехи, овощи или кексы, разбрасывают вокруг себя жертвоприношения и творят всякие безобразия в храме. Пахнет огнем. Воздух, кажется, дрожит от множества людей и звона молитвенных колоколов.
Кроме того, в Пашупатинахе находится единственный в стране государственный дом для престарелых. Туда Жестокая Мадам привозила одеяла, простыни и рис. По той причине, что она, естественно, как и полагается верующей индуске, раздавала милостыню. Она, конечно, была убеждена в том, что является благородной, щедрой и хорошей госпожой. Я сопровождала ее туда. То есть она шла впереди, а я тащила за ней сумку с вещами.
Однако же, когда у нее был плохой день, а я просила ее взять меня с собой в храм, она презрительно отвечала:
— Тхару — это крысы, а крысам нечего делать в храме.
Неприятнее всего для меня был момент, когда во время массажа она переворачивалась и не прикрывала свою голую грудь. Этого момента я боялась по-настоящему. В нашей культуре люди не обнажаются друг перед другом. Даже если мы находимся у колодца или дома среди одних женщин. Мы всегда стараемся прикрываться полотенцем или, по крайней мере, отворачиваться.
Она, однако же, очень гордилась тем, что у нее груди все еще были такими высокими и твердыми. Ее это не смущало, наоборот, она этим наслаждалась. Тогда я старалась накрыть ее полотенцем или массировать ей шею и живот, лишь бы не прикасаться к ее груди, потому что мене это было противно.
Некоторым образом она почти что ревновала меня. Она, влиятельная женщина-политик, жесткая деловая дама, уважаемая леди из высшего света, ревниво относилась ко мне, маленькой деревенской девочке, ко мне, камалари, которая вынуждена была обслуживать ее в ее же доме, убирать и стирать ее белье. Это я замечала все чаще и чаще, потому что у меня было то, что она не могла купить за все свои деньги и не могла наколдовать себе при всей своей власти.
Часто она испытующе смотрела на меня и говорила:
— Ах, Урмила, ты еще такая молодая! У тебя такая упругая кожа! Я отдала бы все, что угодно, за твою молодость. Когда я смотрю на себя в зеркало, вижу только морщины. Какие бы дорогие кремы я ни применяла, морщины не исчезают…
Поэтому она чаще всего заставляла меня ходить в слишком длинной курта. Подол курта был ободран, потому что я постоянно наступала на него, а рукава были слишком длинными и болтались, закрывая кисти моих рук. Она просто не хотела, чтобы я хорошо выглядела.
Одной из ее подруг, которая однажды зашла к ней в гости, бросилось это в глаза:
— Посмотри, ее одежда слишком длинна для нее. Она такая симпатичная, приятная девочка. У нее такое милое, честное лицо. Почему ты заставляешь ходить ее в таких лохмотьях?
— Еще чего, — ответила Жестокая Мадам, — подумаешь, на пару сантиметров длиннее! Это дорогая рубашка, которую привез мне сын из Америки. Я надела ее всего один или пару раз, а теперь разрешила носить ее этой девчонке. Материал действительно очень дорогой. Качество прекрасное. И причем тут длина?
Однажды я побывала у ее дочери. Это было единственное место, куда мне разрешалось ходить в одиночку.
Сьюзи жила приблизительно в четверти часа ходьбы от дома Жестокой Мадам, в здании, которое было намного больше дома ее матери.
Это был настоящий дворец. Дорога, обсаженная пальмами, вела к роскошному дому. В саду искрился большой плавательный бассейн с водой цвета малахита. Там был огромный внутренний двор с фонтаном, теннисным кортом и даже посадочной площадкой для вертолета.
Мне однажды довелось увидеть, как там приземлился вертолет. Это было грандиозное и одновременно устрашающее зрелище. Сначала был слышен шум винтов где- то вдалеке, затем он становился все ближе и ближе. Раздался оглушительный рев, а поскольку я не знала, что это такое, спряталась за скамейку. Пальмы согнулись под ветром, кто-то закричал, что всем нужно отойти на безопасное расстояние, а подушки и листья разметало по всему саду. В саду приземлилось нечто черное и огромное, и оттуда вышел толстый мужчина в солнцезащитных очках. Какой-то бизнесмен. Определенно это была какая- то важная персона.
В доме дочери было много слуг, не менее пятнадцати человек: служанки, повара, садовники, шоферы и для каждого ребенка своя нянька. Даже у собак — двух родезийских риджбеков — тоже был собственный слуга. Его задача состояла только в том, чтобы выводить собак на прогулку и кормить их.
Но с персоналом, в отличие от меня, здесь обращались хорошо. Слуги получали хорошую еду и в достаточном количестве, у них была своя отдельная кухня, комната отдыха только для них. У всех слуг была шикарная чистая рабочая одежда и форма. Не то что у меня.
