проскочить границу. Это случилось в октябрьскую ночь. Пограничники в то время пропускали через контрольный пункт только по удостоверениям личности. Американские граждане, считая, что им везде все дозволено, предъявить удостоверения отказались. Когда же их вернули, в дело вмешалась военщина. Солдаты с автоматами наизготовку пытались на открытых виллисах сопровождать гражданских. Вот тогда-то путь одной из таких машин и преградил Гроссман. Она шла по Фридрихштрассе на полной скорости, а он стоял как вкопанный и не думал оставлять поста. В последнее мгновение нервы водителя сдали. Взвизгнули тормозные колодки, зашипело и задымилось под колесами. Широкий сетчатый радиатор всей массой своей надвигался на низкорослого худощавого парня. Но скорость машины быстро погасла, и горячее, дышащее паром железо лишь слегка толкнуло Гроссмана а бок.
— Сам не знаю, откуда взялась у меня выдержка, — говорил потом унтер-офицер. — Вижу, прет как черт, прет прямо на меня, на мой пост, а я себе стою...
Он еще не знал тогда, что случай с виллисом только репетиция. Американцы ведь располагают и более грозной техникой. Нe прошел виллис, пройдет танк.
И они вывели на Фридрихштрассе танки. Гроссман, унтер-офицер Ленц и еще двое пограничников дежурили у контрольного пункта. Западноберлинская часть улицы, как всегда в последние дни, была забита толпами зевак. Ни на минуту не отлучались и фоторепортеры. Свое «оружие» они держали наготове: авось случится что-нибудь необычное, сенсационное. Из толпы доносились выкрики фашистских молодчиков. Они то горланили реваншистские песни, то дико свистали и визжали. За всем этим не легко было вовремя расслышать лязг танковых гусениц. А когда толпа неожиданно расступилась, прижимаясь к домам по обе стороны улицы, Ленц и его товарищи увидели танк.
Пограничники недоуменно переглянулись и затем, как по команде, сделали несколько шагов вперед. Они остановились у самой черты, выровняв по ней свою малочисленную шеренгу. Дружно защелкали фотоаппараты. Кто-то оглушающе резко свистнул, но его никто не поддержал; на улице вдруг воцарилась непривычная здесь тишина. Лязг металла слышался все отчетливей. Лязг этот нарастал приближаясь. Тяжелые траки восьми танков с грохотом падали на асфальт, подминая под себя улицу. Длинный ствол танковой пушки с белыми поперечными кольцами, казалось, летел по воздуху.
Толпа, прижавшаяся к стенам домов, теперь уже смотрела только на пограничников. Ленц видел широко раскрытые рты, горящие от любопытства и удовольствия глаза. Видел и никак не мог понять, что нужно этим людям, чего они ждут с таким нетерпением?
Потом он снова перевел взгляд на стальную махину, приближавшуюся с прежней скоростью. Расстояние сокращалось каждую секунду. Под ногами мелко и неприятно дрожала земля. Лицо опахнуло не по-осеннему теплым ветром. Где-то в толпе испуганно вскрикнул ребенок. Четверо у черты стояли не шевелясь, точно их ноги были прикованы к асфальту. Они даже ни разу не переглянулись. Ленц чувствовал, как все громче стучит сердце, как от напряжения наливается кровью лицо. Ему становилось жарко. Неужели это все? Неужели посмеют? Только бы не сдали нервы, только бы устоять. В свои двадцать четыре года, из которых последние три он провел на границе, а до того работал пекарем в Мекленбурге, ему еще ни разу не доводилось испытывать ничего подобного.
Четверо по-прежнему стояли рядом. Сквозь узкую щель разглядывал их танкист. Он был уверен: еще немного, и всех четверых как ветром сдует. Танки пройдут через границу, доказав тем самым, что ее не существует.
Оставались считанные метры до пограничной черты. Танкист уже не видел ее — она находилась в мертвом пространстве. Но зато ему отлично видны были солдаты, их спокойные, без тени страха лица. И это спокойствие поразило его. Ему самому вдруг стало страшно. Не потому, что подсказали разум и совесть, нет, только из-за этого охватившего все его тело чувства танкист выжал сцепление и рванул тормозной рычаг на себя. Гусеницы с диким скрежетом, словно сведенные внезапной судорогой, вцепились в асфальт, машина по инерции клюнула носом, тяжело, всей многотонной массой вздрогнула и остановилась. Только теперь Ленц опустил глаза. От белой черты до танка оставалось не больше метра...
— Мы сперва смотрели на все очень спокойно, — рассказывает унтер-офицер Ленц. Он сидит рядом с командиром своего взвода, ничем особенным не выделяясь среди других собравшихся на контрольном пункте пограничников. Рост у него скромный, лицо худощавое, голос приглушенный. И тем не менее в нем сразу же ощущаешь ту внутреннюю силу, которая помогла ему выстоять в неравной схватке.
— А когда танк устремился на нас, — продолжает Ленц, — стало не по себе. Конечно, зачем приукрашивать? Но мы, не сговариваясь, приняли одно решение. Мы думали о том, что в этот час сохранение мира зависит от нашей выдержки. И сам я мысленно сказал себе: «Будь достаточно мудр, не отступай отсюда! Ты не одинок, за тобой — наши войска, наш народ, Советская Армия, за тобой — весь социалистический лагерь». Вот когда я так сказал себе, вроде стало легче, и нервы из-под контроля не вышли... Ну, а уж после того, как танк остановился, первым моим желанием было, если говорить откровенно, дать этому танкисту по морде. Провокатор он, а не солдат. И — трус при этом...
Пограничники говорят, что такой стиль характерен для всех провокаций с Запада. Как-то в один из трудных дней подошли сюда для порядка наши машины. Здесь же, на Фридрихштрассе. По ту сторону черты — американские, по эту — наши. Лицом к лицу. Среди ночи американским солдатам спать захотелось. Вытащили они на верх машин спальные мешки, расположились как дома, а наши ребята решили в это время прогреть моторы. Надо было видеть, как американцы выпрыгивали из своих мешков!
— Для нас это было пробным камнем, — добавляет командир взвода Хиттманн. — Мы убедились тогда, у кого крепче нервы.
— Здесь очень часто вспоминают о нервах. Вероятно, не случайно?
Хиттманн улыбается.
— Знаете, как один наш писатель сказал о Фридрихштрассе? Это невралгический центр! Очень меткое определение. Мы убеждаемся в том каждый день. Но расшатать наши нервы не так просто. Все их попытки оказались напрасными. Ни одна машина не прорвалась. Кстати, мы уже позаботились о том, чтоб нас поменьше нервировали. Обратили внимание на слалом?
В самом деле, у КП, поперек улицы, положены железобетонные плиты таких размеров и в таком порядке, что пройти напрямик машина не может. Ей надо долго петлять, объезжая эти барьеры на самой малой скорости. Так что без пропуска тут не прорвешься.
А любителей «прорваться» из Западного Берлина много: провокаторы, шпионы, террористы, фальшивомонетчики и коммерсанты. Вылупившиеся в этом черном гнезде, они спешат действовать. Ныне в Западном Берлине около восьмидесяти различных шпионских и подрывных организаций, не только немецких, но и американских, английских, французских. И когда тринадцатого августа тысяча девятьсот шестьдесят первого года правительство Германской Демократической Республики поставило перед этой многочисленной агентурой непроходимый барьер, они полезли во все щели. Пограничники хватали их не только на земле, но и под землей — в канализационных трубах, на станциях метро, в специально прорытых тоннелях.
Неподалеку от Фридрихштрассе, на самой черте границы, угрюмо возвышается многоэтажный дом старой постройки. В том крыле его, что тянется вдоль пограничной черты, еще недавно жили люди. Направляясь в город, они выходили из крайнего подъезда и каждого из них видели пограничники. Если кто- либо вызывал сомнение, его проверяли.
Так было и в тот вечер.
Но прежде чем рассказать о гибели унтер-офицера Рейнгольда Хуна, спустимся в подвал дома. Десять каменных ступенек узкой лестницы скупо освещены. Горит лампочка а в небольшом помещении с цементным полом. В нем сейчас пусто, а раньше здесь хранился уголь. Наружная стенка подвала обращена к границе. Именно с той стороны, из-за бараков, принадлежащих крупному западноберлинскому газетному концерну, и был сделан подкоп. Цементный пол взломан в левом углу. Убийца (фамилия его Мюллер) вылез из этой дыры, поднялся, стряхнул с себя угольную пыль. Затем он достал из кобуры пистолет, заслал патрон в патронник и положил его во внутренний карман пиджака...
Рейнгольд Хун стоял на посту вблизи дома. За высокой стеной забора опускалось солнце — шел шестой час вечера. Огромные разноцветные корпуса газетного концерна сверкали стеклами сплошных окон. Возле бараков суетились какие-то люди. Слышно было, как к одному из бараков подъехала машина. Она остановилась, но мотор продолжал урчать. Над забором вздыбилось странное сооружение, напоминавшее стрелу экскаватора. Там, где обычно находится ковш, полулежал человек с черной, поблескивающей оптикой аппаратурой.
