приказал форсировать нацлегионы. Тупое упрямство Браухича торчит, как гвоздь в сапоге. Почему наполовину, чем занимается Розенберг?
Именно Розенберг развил и стал воплощать идею Гитлера о «пятой колонне» для России. В основе идеи лежал опять-таки его, Гитлера, тезис о национальном скрытом динамите. Национализм был в веках и остается той взрывчаткой, которой случалось взламывать слоеную разнородность целых государств. Россия лежала перед ним идеально состряпанным для опытов многослойным пирогом, который должна была взорвать изнутри собственная начинка. Важно лишь подобрать и впрыснуть в нее нужные дрожжи. Сделать это предстояло в том числе и на Кавказе, между Черным и Каспийским морями.
Все же слишком много осталось в нем от самонадеянного ефрейтора, иначе он задумался бы над высказыванием неизмеримо более мудрого соотечественника. Энгельс писал в свое время: «Господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии». Не была Россия завоевателем Кавказа в историческом общепринятом смысле, а потому не на чем было нарастать «пятой колонне».
— Мой фюрер, я не готов отвечать на вопрос о Розенберге, — нарушил тягостную паузу генерал.
— Вы берете на себя слишком тяжкую миссию: отвечать на мои вопросы. Я не жду от вас ответа. Идите. Завтрак.
Спустя минуту адъютант внес поднос, накрытый салфеткой. На подносе был салат из спаржи, два вареных яйца, молоко и апельсин.
Адъютант вышел. Гитлер, балансируя на цыпочках, пошел к двери с бронзовой ручкой. Пригнулся, прядь свесилась на глаза. Адольф тряхнул головой. Его качнуло. Опершись на косяк, вслушался. За дверью висела тишина. Тогда он стал поворачивать ключ, азартно закусив губу. Повернул, перевел дух. Не разгибаясь, тычком толкнул дверь от себя.
В двух шагах стояла Ева. Воспаленные сухие глаза ее были налиты отчаянием. Текли секунды. Полусогнутый вождь исподлобья, снизу вверх мерил взглядом женщину, возбужденно дергая щеткой усов. Распрямился, раздраженно спросил:
— В чем дело, Ева? У вас такой вид, будто Браухич и Розенберг саботируют ваши, а не мои приказания по Кавказу.
— Я больше не выдержу, Адольф, — сказала Ева, и слова ее, брызнувшие окалиной через порог, обожгли Шикльгрубера. Эта женщина говорила так впервые.
— Ну-ну, моя девочка, что тебя угнетает? — спросил он озабоченно, отступая от двери.
— Все это… стены… пытка тишиной, одиночеством! Это выше моих сил!
Гитлер подошел к столу. Сел. Примерился. С хрустом ткнул ложкой в яйцо, проломил скорлупу.
— Успокойтесь, Ева. На вас подействовала вчерашняя ссора. Забудем ее.
— Я схожу с ума! Отпустите меня! — она крикнула это ему в спину.
Адольф резко повернулся, с любопытством оглядел женщину:
— Что-то новое. Вы вообще сегодня новая. Почаще меняйте облик. Это идет женщинам.
— Я прошу вас, не держите меня здесь, иначе я…
— Ева! — Ацольф скорбно выпрямился. — Я несу свой тяжкий жребий не жалуясь. Ответственность давит на мои плечи. Я отвечаю за оздоровление мира на тевтонской основе. Вы отказываетесь разделить со мной эту ответственность?
— Я больше не могу! Отпустите меня!
— Куда? — быстро, с озлоблением спросил.
— Куда-нибудь… Ведь где-то еще есть трава, лес, птицы!
— Съешьте это! — неожиданно мстительно перебил Адольф, с маху цокнул ложкой по второму яйцу. Промахнулся, тюкнул еще раз. По скорлупе, по серебряной подставке пополз желток. — Ваш завтрак через полчаса. Мне достаточно одного.
«Эта квочка поразительно глупа. Не объяснять же ей, что у папаши Рема не принято было волочиться по жизни в одиночку… Вождю третьего рейха просто неприлично ворочать Европой в подозрительном одиночестве, без бабы».
— Я не понимаю, зачем я вам? — в отчаянии крикнула Ева.
— Вы нужны здесь не мне! Истории! — бешено раздул ноздри Адольф. — Как подруга фюрера! Я скорблю оттого, что вынужден объяснять вам вашу высокую миссию!
— Я же не нужна вам как женщина! Десятую ночь вы запираетесь от меня!
— Десятую? Вы не ошиблись в счете? — Он изогнулся, цепко глянул на нее снизу вверх. — У вас юбилей. Поздравляю. Вам полагается подарок. Сообщите Шмундту, какая порода животных вас устраивает. Кот? Собака? Дрессированный еврей на цепочке? Вам их доставят скопом либо поодиночке, как пожелаете. Надеюсь, любая из этих тварей утолит вашу похоть, пока я занят государственными делами.
— Это старо, Адольф. То же самое вы говорили фрау Бехштейн во время вашего бессилия. А она пересказывала всему Берлину, — сказала Ева. Она уже почти не слышала себя, слепая ярость затопила ее, погасила чувство самосохранения.
— За-мол-чи… — свистяще выдохнул Гитлер.
Он захлопнул дверь. Запер ее на ключ. Бросил ключ на пол под тонкую спицу солнечного луча из окна. Запаленно дыша, рухнул на кровать, сгорбился, уперся кулаками в жесткий матрас, обмяк. Под угольно-потной челкой, косо влипшей в известковый лоб, блуждали глаза. Хищно шевелилась под носом влажная щетка усов. Отдышался, встал. Прошелся, подрагивая ляжками. В груди едким комом жгла злость.
Через несколько минут он отправился в рейхстаг: в одиннадцать назначено Геббельсу доложить о берлинской художественной выставке.
Пружинисто покачиваясь на носках, Гитлер вошел в свой кабинет, окинул взглядом дымчатую громаду зала, затушеванную сумраком по углам, красно-черное полотнище свисающего флага. Уселся за стол, возбужденно хоркнул: «Ах-р-р, майн гот!»
Жизнь манила восхитительной возможностью быть наконец самим собой, не отказывать себе, любимому цыпленочку (так называла в детстве муттер). Защипало в носу, увлажнились глаза от мимолетного воспоминания.
Гитлер бережно извлек сентиментальную мысль из прошлого, встряхнул се, забросил в резко очерченное будущее — в предгорья Кавказа. Там предстояло набирать силу летней кампании, взахлеб напившись из подземных нефтяных кладовых. Но мысль ослушалась, воровато скользнула в спальню Евы, где сидела с опухшим носом упрямая, глупая, ядовитая женщина. Давно уже никто ему не делал так больно. Три дня назад эта… запустила в него «ефрейтором», как грязной тряпкой на кухне, сегодня вонзила в самый мозг «блицкриг»: ефрейтору с его блицкригом поддали русские сапогом под Москвой…
Адольф нажал и долго не отпускал кнопку звонка по крышкой стола, отрывисто бросил появившемуся Шмундту:
— Пусть войдет.
Геббельс ждал в приемной. Он появился в кабинете, и долгие скользящие шажки цепенеющего человека к первому столу империи подарили возможность Гитлеру еще раз ощутить глубину пропасти между тем далеким ефрейтором и им, фюрером.
— Хайль! — придушенно-вопросительно выронил Геббельс.
Опять появился адъютант, осторожно уведомил:
— Рейхсфюрер Гиммлер.
Гиммлеру надлежало прибыть полчаса спустя.
— Гм? Да, — поднял брови и разрешил Гитлер.
Гиммлер появился на пороге, вскинул в приветствии руку и двинулся к столу.
— Вы явились раньше, Генрих, — недовольно буркнул Гитлер, подав вялые влажные пальцы.
— Я позволил себе подобную бестактность, мой фюрер, имея в виду чрезвычайные и приятные обстоятельства.
— Какие?
— Свежая информация с Кавказа масштабна и внушает доверие. Не ознакомить вас с ней тотчас стало бы моим служебным преступлением.
— Генрих, у вас патологическая страсть к нудным и пышным фразам. Когда-нибудь она вас погубит.
