Горелый». (Почему собака, а не свинья? Хозяин умел обозначить различия.) Мы с ним хорошие друзья, сказал я, хотя сам в это не слишком верил. «Я не про это, — его глаза блеснули, — а про игру». Я молча взглянул на него. Он держал руки под столом и раскачивался так, словно мастурбировал. Как бы там ни было, тема его явно занимала. «Про твою игру. Горелый от нее в восторге. Никогда не видел, чтобы он так чем-нибудь увлекся». Да-да, сказал я откашлявшись. Честно говоря, меня удивило, что Горелый рассказывает о нашей игре направо и налево. Молодежь у видео уже почти в открытую смотрела в мою сторону. У меня возникло ощущение, что они с грозным видом ожидают чего-то из ряда вон выходящего. «Горелый — умный парень, только очень стеснительный; это из-за ожогов, ясное дело». Хозяин говорил теперь едва слышно, почти шепотом. Тем временем из другого конца бара его мать, или кем там она ему приходилась, вновь одарила меня свирепой улыбкой. Это естественно, сказал я ему. «Твоя игра — это что-то вроде шахмат, тоже какой-то спорт?» Да, нечто похожее. «Но это военная игра, как-то связанная со Второй мировой войной, так ведь?» Именно так. «И Горелый проигрывает, или, по крайней мере, тебе так кажется, верно? Потому что все неясно». Действительно. «Партия останется неоконченной, и это к лучшему». Я поинтересовался, почему он так считает. «Из гуманных соображений!» Хозяин бара вздрогнул и тут же, словно успокаивая меня, заулыбался. «Я бы на твоем месте с ним не связывался». Я благоразумно промолчал, выжидая. «Ему не нравятся немцы». Я вспомнил Чарли, ему нравился Горелый, и он уверял, что у них с ним взаимная симпатия. Или же об этом говорила Ханна? У меня вдруг стало так скверно на душе, что захотелось поскорее вернуться в «Дель-Map», собрать вещи и сразу уехать подобру-поздорову. «А знаешь, ведь его изуродовали сознательно, это не несчастный случай». Кто, немцы? Поэтому немцы ему не нравятся? Хозяин бара съежился так, что едва не касался подбородком красной пластиковой крышки стола, и пробурчал: «Немецкая банда». Я понял, что он имеет в виду игру, «Третий рейх». Должно быть, Горелый не в своем уме! — воскликнул я. Ответом мне были полные ненависти взгляды тех, кто сидел возле видео, я ощущал их на себе физически. Это же всего-навсего игра, и ничего больше, а он говорил так, словно существовали особые фишки гестапо (ха-ха), готовые полететь в лицо тому, кто играет за союзников. «Не могу видеть, как он страдает». Он не страдает, сказал я, а развлекается. И думает! «Вот это-то хуже всего, этот парень слишком много думает». Женщина за стойкой покачала головой и засунула палец в ухо. Мне вспомнилась Ингеборг. Неужели мы пили и говорили о нашей любви в этом грязном и вонючем кабачке? Неудивительно, что она от меня устала. Моя бедная и далекая Ингеборг. Неотвратимой бедой веяло от каждого уголка бара. Хозяин проделал трюк с левой частью своего лица: надул щеку так, что она полностью закрыла глаз. Я не оценил его ловкости. Впрочем, он, по-моему, не обиделся, так как пребывал в прекрасном расположении духа. «Нацисты, — сказал он. — Настоящие нацистские солдаты, которые свободно бродят по свету». Ага, сказал я и закурил. Все это постепенно принимало поистине сверхъестественную окраску. Так, стало быть, ходят слухи, что его покалечили нацисты? Где же это произошло, когда и почему? Хозяин бара посмотрел на меня с чувством превосходства и ответил, что когда-то давно Горелый был солдатом, «одним из тех солдат, что отчаянно сражаются до конца». Служил в пехоте, уточнил я. Вслед за этим с улыбкой спросил, не еврей ли Горелый или, может, русский, но хозяин в таких тонкостях не разбирался. Он сказал: «С ним любой побоится связываться, да стоит только подумать об этом, как душа в пятки уходит (видимо, он имел в виду юных хулиганов из „Андалузского уголка“). Ты, например, щупал когда-нибудь его бицепсы?» Нет. «А я щупал», — говорит он замогильным голосом. И добавляет: «Прошлым летом он работал у меня на кухне, он сам так решил, чтобы я не потерял клиентов; известно ведь, что туристам не по вкусу такие физиономии, особенно когда они выпьют». Я возразил, что насчет этого много чего можно сказать, у каждого, как известно, свой вкус. Хозяин отрицательно помотал головой. В его глазах появился злобный блеск. Ноги моей больше не будет в этой дыре, подумал я. «Мечтаю, чтобы он вернулся ко мне, я его очень ценю и потому рад, что игра закончилась вничью; не хотелось бы, чтобы у него возникли проблемы». Какие проблемы он имеет в виду? — осведомился я. С таким видом, будто он любуется пейзажем, хозяин долго рассматривал свою мать, стойку бара, полки с пыльными бутылками, афиши футбольных клубов. «Худшая из проблем — это когда ты не способен выполнить обещание», — задумчиво произнес он. Какого рода обещание? Огонек, светившийся в его глазах, внезапно погас. Признаюсь, на какой-то миг мне показалось, что он сейчас расплачется. Но я ошибся: этот хитрец просто ухмылялся и выжидал, напоминая старого, жирного и шкодливого кота. Оно как-то связано с моим погибшим другом? — начал я издалека. Может, с его женщиной? Хозяин схватился рукой за живот и воскликнул: «Ой, не знаю, ничего не знаю, но только сейчас я лопну!» Я не понял, что он хотел сказать этими словами, и промолчал. Скоро я должен был встретиться с Горелым у входа в гостиницу, и эта перспектива впервые за все время вызывала у меня некоторое беспокойство. За стойкой, тускло освещенной свисавшими с потолка лампочками, которые давали желтоватый свет, женщины уже не было. Вы знаете Горелого, расскажите мне, какой он. «Это невозможно, невозможно», — пробормотал хозяин. За полуприкрытыми окнами начала сгущаться темнота и сырость. Снаружи, на террасе, оставались одни тени, время от времени разбегавшиеся от фар автомобилей, которые сворачивали с бульвара к центру городка. Я меланхолично представил себе, как ищу неизвестно куда подевавшееся шоссе, ведущее во Францию, оставив далеко позади гостиницу и каникулы. «Это невозможно, невозможно», — печально пробормотал он и снова съежился так, словно ему вдруг стало очень холодно. По крайней мере, скажите, откуда он родом, черт бы его побрал. Один из зрителей обернулся к нашему столику и сказал, что это призрак. Хозяин бара посмотрел на него с досадой. «Ему будет чего-то не хватать, но зато он успокоится». Откуда он родом? — повторил я. Тот же паренек взглянул на меня, гнусно улыбаясь. Он из народа.
Лето сорок первого. Положение немецкой армии в Англии: удовлетворительное. Армейские корпуса: 4-й пехотный в Портсмуте, усиленный во время SR 48-м танковым. Позиции на нашем форпосте по-прежнему занимает 10-й корпус, усиленный 20-м и 29-м пехотными. Англичане сосредоточивают свои силы в Лондоне и перебазируют военно-воздушные подразделения, опасаясь атак с воздуха. (Может быть, нужно было сразу наступать на Лондон? Не думаю.) Положение немецкой армии в России: превосходное. Блокада Ленинграда; финские и немецкие части соединились в шестиугольнике С46; от Ярославля я начинаю оказывать давление в направлении Вологды, а от Москвы — в направлении Горького; в шестиугольниках, расположенных между I49 и L48, линия фронта по-прежнему стабильна; на юге я продвигаюсь к Сталинграду. Горелый закрепляется сейчас на другом берегу Волги, а также между Астраханью и Майкопом. Части, задействованные в северной зоне России: пять пехотных корпусов, два танковых, четыре финских пехотных. Части, задействованные в центральной зоне: семь пехотных корпусов, четыре танковых. Части, задействованные в южной зоне: шесть пехотных корпусов, три танковых, один итальянский пехотный корпус, четыре румынских и три венгерских. Положение армий Оси в районе Средиземного моря: без изменений; вариант «Позиционная война».
Сюрприз: первым, кого я увидел, проснувшись около двенадцати и открыв балкон, был Горелый; он шел по берегу, заложив руки за спину и опустив глаза, словно искал что-то в песке, и его кожа, потемневшая от загара, а местами пострадавшая от огня, казалась золотистой.
Сегодня праздничный день. Последняя партия пенсионеров и суринамцев после еды благополучно отбыла, и гостиница оказалась заполненной всего на четверть. Кроме того, половина служащих взяла себе выходной. Негромкое печальное эхо сопровождало меня в коридорах, когда я шел завтракать. (Возле лестницы шумела неисправная водопроводная труба или что-то в этом роде, но, похоже, никто этого не замечал.)
В небе маленькая «сессна» старательно выписывала буквы, которые сильный ветер стирал прежде, чем можно было разобрать целые слова. Страшное уныние вдруг овладело мной, я ощутил его буквально всеми частями своего тела, съежившегося под брезентовым зонтом.
Смутно, будто во сне, я начал понимать, что утро одиннадцатого сентября проходит где-то над гостиницей, на высоте элеронов «сессны», и что все мы, находящиеся внизу: покидающие гостиницу пенсионеры, официанты на террасе, следящие за маневрами самолетика, погруженная в заботы фрау Эльза
