до того, как его отнимут.
– Энн, – позвал ее Брайан.
Она подняла на него глаза и тотчас поняла, что ее страхи напрасны и что Брайану меньше всего хочется сейчас уходить куда-то из ее квартиры.
– Да, – откликнулась она, ощущая, как все внутри нее сжалось от сладкого предчувствия. То, что произойдет между ними, будет принадлежать только им двоим, и даже если она больше никогда не увидит его, это воспоминание останется с ней навсегда.
– Я вот что подумал… – хрипло произнес Брайан, подходя к ней ближе. – А что, если мы никуда не пойдем, а просто посидим немного у тебя?
Энн затаила дыхание, мысленно досчитала до пяти и только потом сказала:
– Как хочешь, Брайан, я не против.
И она очень надеялась, что ее голос не прозвучал слишком радостно.
6
Вначале была нежность, всепоглощающая и бесконечная, целый океан нежности, в которой плавилась душа и терялся рассудок. Волны ласково подхватывали их и кружили, играя, словно с крошечными щепками на безбрежных просторах. Но так не могло продолжаться вечно.
Ритм постепенно убыстрялся, и барабаны страсти начинали отстукивать мелодию вожделения.
Не хватало воздуха, пространства, времени, чтобы выплеснуть свои чувства; хотелось кричать во все горло от невозможности разорвать сковывающие путы и вырваться на свободу…
А потом извержение, яростное и неумолимое, как извержение вулкана, выплескивающего свои огненные недра на зеленеющие равнины.
Только здесь была энергия не разрушения, но созидания, возвышения и очищения. Огонь превратил их в пепел, но словно птица феникс возникли они для новой жизни. И снова воды нежности, безмятежной неги и ласки понесли их вперед, убаюкивая и успокаивая, готовя к новому натиску пламени, новому сражению, новому всплеску.
Впоследствии Энн не могла вспомнить, с чего все началось. Четко в памяти сохранилось лишь желание, чтобы Брайан остался с ней, чтобы он так же неистово, как и она, жаждал спрятаться вдвоем от внешнего мира.
– Давай никуда не пойдем сегодня, – прошептал Брайан, обнимая Энн за талию, и она задрожала, чувствуя в себе небывалую покорность его словами и прикосновениям.
Энн закрыла глаза. Неземное ощущение восторга переполнило ее, она боялась потерять хотя бы каплю. Горячие губы Брайана, словно совершая разведку, осторожно дотронулись до ее лба, виска, щеки, и только потом дошли до ее рта, трепещущего, алчущего поцелуев. Наконец он, отбросив всякое смущение, прильнул к ее губам, утверждая свое право целовать ее, свое превосходство, и она уступила ему, подчинила свою женственность его мужественности. В этот момент Энн поняла, что никогда в жизни не совершала ничего более правильного. Принадлежать этому мужчине – вот ее предназначение, вот ради чего она жила все эти двадцать шесть лет, вот к чему она шла через ошибки, боль, непонимание, одиночество. Какая разница, кто он, а кто она и кем их считают там, во внешнем мире. Она создана для него, ее кровь бежит быстрее, когда он дотрагивается до нее, ее тело плавится в его объятиях…
Как она могла жить без него раньше?
Брайан подхватил ее на руки и понес в соседнюю комнату. Энн прижалась к его груди и зажмурилась. Как он силен! Как крепки его руки, и как нежно он несет ее… Она жаждала, чтобы это длилось вечно, и жаждала, чтобы это закончилось поскорее, ведь впереди их ожидало блаженство и каждая лишняя минута вечностью давила на сердце.
– Я люблю тебя, Энн, – шептал Брайан, снимая с нее платье, и Энн верила ему.
– Я люблю тебя, Брайан, – говорила она, целуя его шею, и он не сомневался в этом.
Их души уже нашли и признали друг друга, теперь тот же путь предстояло проделать их телам.
– Ты самое прекрасное, что только может быть, – говорил Брайан, разглядывая молочно-белое тело девушки, распростертое перед ним, и впервые в жизни Энн не стеснялась своей наготы, зная, что он прав, что она действительно прекрасна и что в его любовании ею нет ничего оскорбительного для нее.
Медленно, очень медленно она расстегивала его рубашку, пуговку за пуговкой, слегка касаясь языком постепенно обнажаемой груди, дрожа от нетерпения и одновременно наслаждаясь этой отсрочкой, желая и сдерживаясь. Она положила руки на плечи Брайану и стянула вниз рубашку, открывая тело изумительной лепки, где под гладкой кожей перекатывались тренированные мускулы спортсмена, которые в этот час принадлежали только ей.
Энн вспомнила, как хотела дотронуться до него тогда, в раздевалке, когда он выглянул раздетый по пояс из душевой. Теперь это было возможно, и ее тонкие пальчики осторожными, еле ощутимыми касаниями принялись изучать его бархатистую кожу, покрытую мягкими волосками.
– Невероятно, – шептала она, – чтобы у мужчины была такая гладкая кожа…
Но Брайан не мог позволить ей слишком долго любоваться собой, от ее прикосновений кровь бурлила в жилах, и выносить эту сладкую пытку он был не в силах. Он рванул Энн к себе, прижал ее хрупкое тело к своей широкой груди, требуя большего. Столкновение обожгло их обоих. Ее нежная грудь, мягкая, теплая, беззащитная, против его груди, стальной, мускулистой, но не менее ранимой. Он жаждал ее любви, о, как он жаждал ее любви! Жаждал подчинить ее себе, растворить ее в себе, вечно владеть этим прекрасным телом, один вид которого сводил его с ума.
И Энн ощутила его темную доминирующую силу. Брайан больше не был мальчиком с черными кудрями, который смущенно улыбался и ловил ее взгляд, он стал неведомой ей сущностью, настойчивой, зовущей, приказывающей. Энн чувствовала, как дрожит его тело, и эта вибрация находила отклик в самой глубине ее естества, словно что-то, спавшее в ней до сих пор, наконец проснулось и потянулось к жизни.
Он опустил ее на кровать, сам лег рядом, и Энн ощутила физическое разочарование из-за прикосновения ткани к своим обнаженным ногам. Почему он до сих пор одет? Долой тряпки, мешающие видеть и чувствовать, сбивающие с толку. Энн присела и принялась лихорадочно расстегивать его брюки. Брайан помогал ей, ему самому не терпелось избавиться от них.
Он встал с кровати и полностью разделся.
И вновь совершенство его тела острым ножом пронзило Энн. Как он красив! И его длинные, стройные ноги с резко обрисованными мускулами, и узкие бедра, и средоточие его мужской силы, венец, пик творения, неоспоримое доказательство его мужественности, его права на самку, его возможности взять ее и быть достойным ее.
– Чудо, какое чудо, – прошептала Энн и дотронулась до него.
Тотчас он ожил, напрягся, зажил самостоятельной жизнью. Он рос в руках девушки, рвался к ней, звал ее. Энн мягко коснулась его кончиком языка, и он немедленно откликнулся, запульсировал, и словно огонь зажегся в ее чреве от этого движения. Брайан тут же почувствовал это, потому что ее язык стал настойчивее, а руки увереннее, и никакой пощады нельзя было дождаться от этой маленькой дикарки, вздумавшей пытать его.
Но Брайан знал, что у нее тоже есть уязвимые места, и в его силах отыскать их и заставить ее молить об избавлении. Он отстранился от Энн, хотя его тело жаждало продолжения ласк, и опустился перед ней на колени. Он крепко сжал ее бедра, чтобы она не могла вырваться и убежать от него, и принялся целовать ее ноги, вначале нежно и осторожно, а потом все яростнее и настойчивее, чувствуя, что вот-вот взорвется от напряжения.
И вдруг он ощутил, что не может больше сдерживать себя и прижал девушку к кровати своим телом, наслаждаясь своей силой и ее податливостью, ощущением ее хрупкости под собой.
– Ты – моя, слышишь? – шептал он яростно, впиваясь в ее губы, и Энн как безумная повторяла эти слова про себя.
Твоя. Только твоя. Принадлежу тебе. Всегда.
Когда они успели так возжелать друг друга?
Когда он сжимал ее дрожащую ладошку на катке и терпеливо объяснял, как следует ставить ноги? Когда они катались на его машине по ночному городу? Когда она наблюдала за его тренировкой, а он все время знал, что она сидит на трибуне, и от этого особенно остро осознавал каждое свое движение?
В общепринятом смысле они ничего не знали друг о друге, они были чужаками. Но это только слова,
