Понял ли Лафкин, что это конец? Иногда он умел оценивать события абсолютно трезво, но, подобно другим энергичным людям, казалось, обладал даром при желании включать и выключать это умение. Так, он часто надеялся и боролся еще долго после того, как вопрос был решен; а потом вдруг совершенно ошеломлял людей, заявив, что давным-давно списал это дело в архив. Сейчас он разговаривал с Роузом с уверенностью и убежденностью человека, который считает, что, хотя переговоры приостановлены, при умелом подходе он сумеет добиться своего.
В тот же вечер Гилберт зашел ко мне. В это время я, как всегда перед уходом, просматривал свои бумаги. В прошлом году, когда я, он и Маргарет обычно проводили вечера вместе, он постоянно заходил за мной, примерно в этот час, и сидел, ожидая, пока я соберусь.
Уже много месяцев он этого не делал. Часто, когда мы с ним завтракали или после завтрака прогуливались в парке, он вдруг задавал мне вопрос о моих отношениях с Маргарет, расставляя силки так, что мне приходилось или лгать, или признаваться. Он знал ее, знал ее семью и знакомых, от него не могло укрыться, что мы с ней проводим вместе много вечеров, но, понимая все это, я тем не менее отвечал ему так, будто рассказывать просто не о чем.
Заметив в дверях его силуэт – комната была освещена только настольной лампой, – я вдруг почувствовал прилив теплоты к нему.
– Ну, – сказал я, – без вас нам бы не удалось победить.
– Не думаю, чтобы кто-нибудь всерьез прислушивался к моим словам, – отозвался Гилберт.
Ответ его прозвучал насмешливо и смущенно, словно он отвечал на льстивые речи в гостиной, но он говорил искренне. Гилберт не мог поверить, что люди способны обратить внимание на его слова.
Затем он рассмеялся хрипло и громко, как смеются сильные, грузные, энергичные люди.
– Черт побери, а мне это понравилось, – воскликнул он.
– Что именно?
– Понравилось, как я спутал их карты.
– Вы сделали все, – сказал я.
– Нет, я только выставил все в смешном свете.
Он не понимал, что его храбрость оказалась поддержкой для более осторожных людей. Я хотел объяснить ему это, выразить мое восхищение им. Поэтому я сказал, что должен встретиться сегодня с Маргарет; не хочет ли он присоединиться к нам?
– С удовольствием, – ответил Гилберт.
Он и в самом деле испытывал удовольствие, сидя между нами в ресторане. При всей своей массивности, он, казалось, растворялся между нами, а его острые маленькие глазки перехватывали каждый взгляд, которым мы обменивались. Он так любил поесть, что, сам того не желая, питался лучше, чем мог, ибо люди подсознательно чувствовали себя обязанными угощать его значительно лучше, чем ели сами; даже в тот вечер, в разгар войны, мне удалось раздобыть для него бутылку хорошего вина. На улице стоял мороз, но воздушных налетов уже давно не было; в Лондоне наступило затишье, в ресторане было полно народу и потому жарко, мы сидели в уголке, и Гилберт был счастлив. Своим настроением он заразил нас с Маргарет, и мы грелись в лучах его благодушия.
Вдруг к концу обеда он повернулся ко мне, глаза его блестели:
– Я вас опередил.
– В чем?
– Я был в доме, который, возможно, вас интересует.
Я отрицательно покачал головой.
– В доме, где живет семья, которая кое-что значит для вас, – настойчиво продолжал Гилберт, многозначительно глядя мне в глаза. Затем, повернувшись к Маргарет, добавил: – К вам это не имеет никакого отношения.
«Не с Найтами ли он встретился?» – мелькнуло у меня в голове.
– Кто же это? – спросил я.
– Не томите его, – нетерпеливо вмешалась Маргарет.
– Он должен был догадаться, – разочарованно возразил Гилберт, словно его игра не имела успеха.
– Не знаю, – признался я.
– Ну, тогда я скажу, – обратился Гилберт к Маргарет. – У него есть новая секретарша. Я познакомился с ее молодым человеком и его семьей. Пил у них чай.
Такой развязки я уж никак не ожидал и громко рассмеялся. Вся эта его выходка казалась нелепостью. У меня действительно была новая секретарша, молодая вдова по имени Вера Аллен. Я ничего не знал о ее жизни. Гилберт рассказал нам, что она влюблена в одного молодого человека из нашего ведомства, с семьей которого он и познакомился.
Когда Гилберт описывал этот визит, осуществленный им как настоящий военный маневр, глаза его горели от любопытства, ибо только оно одно и руководило им, и это придавало ему еще более нелепый, а иногда даже немного безумный вид. С ликованием рассказывая нам, как ему удалось разузнать их адрес, найти предлог для официального визита в Килберн, войти в дом и, никого не застав, отыскать их в баре и напроситься к ним домой на чашку чая, он подчеркивал, что сделал это вовсе не потому, что ему захотелось побывать в трущобах. Он так же охотно взялся бы за дело, если бы отец этого молодого человека оказался итальянским графом.
Любознательность Гилберта была столь жгучей, что он не стеснялся в средствах и ни перед чем не останавливался; он был счастлив, если ему удавалось выспросить о людях что-нибудь новое. За чаем у родителей молодого человека он испытывал к ним лишь дружеские чувства, к которым, правда, примешивалось неистовое рвение разузнать про них возможно больше; с таким же рвением он собирал слухи об Элен, о ее браке, а возможно, через третьи руки, и о нас с Маргарет.
– Вы опасный человек, – сказала Маргарет ласково и с оттенком зависти к тому, кто мог позволить себе удовлетворить свою любознательность, не стесняясь в средствах.
Когда мы вышли из ресторана в морозную ночь, мы все еще были счастливы, все трое. Гилберт продолжал с упоением разглагольствовать о своих открытиях, а Маргарет шла между нами и держала под руку обоих.
24. Мягкий ветер после ссоры
После встречи с Лафкином Роуз не сидел сложа руки, и через две недели был заключен контракт с одним из соперников моего бывшего босса. Ходили слухи, что в течение этих двух недель несколько коллег нашего министра были приглашены на обед в Сент-Джеймс-корт; положение самого министра было довольно шатким, и не все из этих его коллег желали ему добра. Но раз уже контракт подписан, Лафкин вряд ли станет попусту тратить время на интриги против старика, решил я. Лафкин был слишком деловой человек, чтобы размениваться на мелочную месть. Что же касается меня, то я считал, что с Лафкином у меня навсегда покончено, только и всего. Лафкин умел мириться с неудачами – как психологическими, так и финансовыми – с дерзкой решительностью, казавшейся вызовом людям, более склонным к благоразумию.
С этим делом было покончено, и я смог облегченно вздохнуть. Как-то раз я шел по Бейсуотер-роуд к дому Маргарет. Это было в субботу, в середине декабря; стоял один из мягких сырых дней, когда дует юго- западный ветер. Над улицей и парком низко нависали облака. Мягкий ветерок обвевал лицо, донося из парка запахи, казалось, и весенние, и насыщенные увяданием осени. В такой день успокаиваются нервы, а мягкий ветер навевает мысли о грядущих радостях.
Я уже два дня не виделся с Маргарет. Утром она не позвонила мне, как это делала обычно по субботам, но во второй половине дня мы всегда встречались, и поэтому я, в самом благодушном настроении, полный самых радужных надежд, вынул из кармана ключ и вошел в ее квартиру. Она сидела перед зеркалом. При моем появлении она не встала и даже не обернулась. Я увидел в зеркале напряженное и суровое выражение ее лица и воскликнул:
– В чем дело?
– Мне нужно кое-что у тебя спросить.
– Что именно?
Не оборачиваясь, она глухо сказала:
– Правда ли, что Шейла покончила с собой?
