– Разве вы ждали от нее чего-то другого?
– Я совсем потерял с ней связь.
– А! – Он заговорил оживленно. – Разумеется, я не спускаю с них глаз, бываю у них примерно раз в два месяца. – Он умышленно растягивал свой рассказ. Сообщил, – я и сам это знал из газет, – что год назад у Маргарет умерла мать. И продолжал с веселым и дружелюбным видом:
– Разумеется, я часто встречаю Элен с мужем. Вы с ним, кажется, знакомы? Очень приличный человек…
– Да, мы знакомы, – сказал я. – Когда вы видели Маргарет в последний раз?
– Пожалуй, не так давно.
– Как она?
– Не очень переменилась, по-моему.
– А как ребенок, здоров?
– Наверное.
– Она счастлива? – не выдержал я.
– А почему бы ей не быть счастливой? – приветливо спросил Гилберт. – Мне кажется, живет она не хуже большинства из нас. Но разве можно сказать наверняка? Для этого нужно знать человека больше, чем я Маргарет.
Он понимал, конечно, как дорого стоил мне мой вопрос. Он уже давно ждал чего-то подобного; с таким же успехом я мог бы откровенно признаться, что все еще люблю ее. Но он отказывался мне помочь. Губы его были растянуты в упрямой улыбке, а глаза в злобном веселье издевались надо мной.
35. Простой вопрос, заданный на империале автобуса
Чтобы выполнить данное Гилберту обещание, я договорился о свидании с Полем Лафкином. Когда я приехал в его контору, где он в прежние времена заставлял меня высиживать в приемной долгие часы и откуда я потом шел домой к Шейле, он встретил меня очень радушно. Так радушно, что я почувствовал себя несколько неловко, как бывает, когда видишь человека сдержанного, который ведет себя не соответственно характеру.
В приемной в ожидании сидели несколько его сотрудников, но я был приглашен в кабинет без очереди, и Лафкин, похлопав меня по плечу (он ненавидел рукопожатия), сам пододвинул мне кресло, предназначенное для почетных посетителей. Теперь, когда я, по его мнению, достиг успеха и обладал некоторым весом, хоть и меньшим в сравнении с ним, он оказывал мне должное внимание. Особенно любопытно было то, что он и в самом деле стал мне больше симпатизировать.
– Что ж, старина, садитесь и располагайтесь поудобнее, – сказал он.
Сам он сидел за своим столом; прошедшие годы сказались на нем меньше, чем на любом из нас; его красивое худощавое лицо было почти не тронуто морщинами, а фигура оставалась стройной, как у подростка.
– Верьте или нет, – продолжал он, – я как раз собирался пригласить вас на небольшой обед. Давайте условимся насчет дня, – добавил он, все еще выказывая радушие. – Мы ведь когда-то неплохо проводили время, правда?
Я согласился.
– Я собирался открыть вам один секрет. И раз уж вы порадовали меня своим визитом, – подобная вежливость была ему совсем не свойственна, – не буду откладывать, открою его вам сейчас.
– Я понял, что ему очень хочется удержать меня в своем кабинете. Ему нужно было высказаться.
– Дело в том, – начал он, – что эти люди задумали послать меня в Палату лордов.
Под «этими людьми» Лафкин подразумевал первое послевоенное лейбористское правительство, и поначалу даже странно было слышать, что именно оно намерено дать ему звание пэра Но хотя Лафкин был одним из наиболее влиятельных промышленников своего времени, он с присущей ему дальновидностью не терял дружбы и со сторонниками противоположного лагеря. Он никогда не был членом ортодоксальной партии консерваторов, сознательно поддерживал в некоторых вопросах оппозицию, и, начиная с 1944 года, эта его политика приносила свои плоды.
В сущности, его политические убеждения были коллективистскими убеждениями крупного предпринимателя, в основе которых несовместимо для всех, кроме него самого, лежал старомодный либерализм.
– Пойдете?
– Не вижу причин для отказа. Сказать по правде, мне это, пожалуй, даже нравится.
– Зато не понравится вашим коллегам.
Я сказал то, о чем он и сам, конечно, думал: такие же боссы, как он, будут считать его предателем, принявшим почести от врагов.
– Ну, об этом быстро забудут. Пока я им нужен, никто не осмелится выступить против. А вот когда я стану им не нужен, меня в ту же минуту вышвырнут вон, независимо от того, буду я пэром или нет. – Он издал неприятный, хриплый смешок. – Многие из них, во всяком случае, с радостью дали бы отрубить себе правую руку, лишь бы оказаться на моем месте. Основное преимущество этих опереточных почестей, от которых, я все же думаю, давно пора отказаться… – добавил он, действуя, как не раз случалось, на два фронта, – состоит не в радости для того, кто их получает, а в огорчении для тех, кто их лишен.
Он был счастлив, и я его поздравил. Я был доволен: способный в своем деле человек, он, по общему мнению, сумел многого добиться и чем-то нравился мне.
Я полюбопытствовал, какой титул он выберет.
– Да, это вопрос, – отозвался Лафкин.
– Вы еще не решили?
– Наверное, будет что-нибудь вроде барон Лафкин из такого-то поместья. Лорд Лафкин. Вот проклятая фамилия, но от нее никуда не денешься. Разумеется, верь я во всю эту чепуху, давно бы имел другую. Куда приятней носить приличную фамилию.
– Воспользуйтесь случаем, – поддразнил я его, но он отрезал:
– Нет. Слишком поздно. Богатому купцу незачем рядиться в маскарадный костюм. Придется смириться с лордом Лафкином.
Он улыбался застенчиво, почти стыдливо, как человек, застигнутый врасплох в разгар самых смелых мечтаний. На промокательной бумаге были написаны названия разных местностей: он родился в Бери Сент-Эдмундс; может быть, лорд Сент-Эдмундс? Терлоу, Белчемп, Лэвенхем, Кэвендиш, Клер – все это были названия деревень, в которых он бывал в детстве; со свойственной ему глубоко затаенной склонностью к романтизму ему хотелось бы взять себе одно из них. Он прочитал их мне.
– Красивые названия, – сказал он, как всегда неопределенно. Только этим он и дал понять, что это были его Тэнсонвиль, его Месеглиз, его Комбрей.
– Почему бы не взять одно из них? – Хоть раз мне хотелось доставить ему удовольствие.
– Об этом не может быть и речи, – коротко ответил он.
Я решил, что настроение у него подходящее для моего дела, и сказал, что у меня к нему просьба.
– Что такое?
– Мне хотелось поговорить с вами о Гилберте Куке.
– А мне нет. – В ту же секунду любезность Лафкина, его доброжелательный вид, готовность услужить другу – все исчезло. Он пылал гневом.
Словно не замечая этого, я пытался продолжать: Кук хорошо проявил себя на государственной службе, его высоко ценят Гектор Роуз и другие…
– По-моему, нам незачем терять время на подобные разговоры, – перебил меня Лафкин. – Вы просите меня взять Кука обратно?
– Я хотел бы, чтобы вы выслушали…
– Но просьба заключается в этом, так?
Я кивнул.
– Я отвечу вам коротко и ясно. Я бы не взял его и дворником.
Настаивать было бесполезно. Неумолимый, еле сдерживаясь от гнева, грубый, каким его нередко доводилось видеть прежде, от не позволил мне даже договорить.
Когда я передал его ответ Гилберту, тот сказал:
