фонарем.
– По правде говоря, Льюк, мы думали, что вы собираетесь голосовать за Кроуфорда. И не хотели вмешиваться.
– Да я лучше удавлюсь! – рявкнул Льюк. – Зря вы считаете меня дураком, Браун. Джего будет замечательным ректором – лучшего-то в этом колледже, может, никогда и не было.
И вот Льюк пришел к Брауну на ленч – снова скромно сдержанный, одетый изящней и строже, чем все другие, если не считать Роя. Он помалкивал и с удовольствием прихлебывал из бокала душистое монтрашо.
Браун сел за стол напротив Кристла и, оглядев нас, удовлетворенно сказал:
– Очень рад, что вам нравится вино. Я решил, что оно вполне подходит для сегодняшней встречи. В конце-то концов, мы не каждый день собираемся, чтобы обсудить кандидатуру будущего ректора.
На приемах у Брауна, как правило, стол был самый скромный. Два-три бокала сухого вина – этим и ограничивалась выпивка; только раз в год, когда он собирал у себя своих друзей – истинных ценителей хороших вин, – все было иначе. Сегодня мы выпили за ленчем монтрашо, а потом Браун предложил нам еще бутылку кларета.
– Перед деловым разговором полезно немного взбодриться, – сказал он.
Мы были очень благодушно настроены после ленча – и гурман Пилброу, и юный Льюк, у которого были все задатки стать со временем гурманом, и Кристл, и Рой Калверт, и я. Пилброу тихонько посмеивался про себя.
– Бедные, бедные старики ахейцы, – невнятно бормотал он.
Мы спросили, почему это ему вдруг вспомнились ахейцы, и он вполне внятно объяснил:
– Да я тут перечитывал «Илиаду» – на сон грядущий, – песнь XI, и там сказано:
Господи, ну бывает ли что-нибудь мерзее?
Все мы, кроме Найтингейла, с удовольствием попивали вино, а он сидел над чашкой кофе и завидовал нам, но подавлял раздражение и даже принимал участие в общей беседе.
Потом Браун спросил у Кристла, не пора ли нам, по его мнению, начать деловой разговор. После ритуально бесконечных взаимных комплиментов – Кристл говорил, что председательствовать должен Браун, а Браун утверждал, что дух нашего сегодняшнего собрания требует, чтобы председателем был непременно декан, – Кристл без всякого вступления перешел к делу. Он предложил нам высказать, в порядке старшинства, свое отношение к Джего и объявил, что сам он как председатель выступит последним. Мы сидели вокруг неубранного стола, и каждый из нас произнес небольшую речь.
Пилброу говорил по-обычному торопливо и неразборчиво, по его позиция была ясна и понятна. Он сказал, что его огорчают реакционные политические убеждения Джего, но он ценит его дружелюбие, его заботливую внимательность к людям, а поэтому готов поддержать его против Кроуфорда. Я внимательно слушал эту замечательную для семидесятичетырехлетнего старика речь и очень удивлялся равнодушию остальных. Кристл задумчиво крутил в пальцах пустой бокал, даже Браун посматривал на Пилброу со скучающим и рассеянным видом.
Зато сам Браун сразу завладел вниманием собравшихся. В первый раз он сказал о Джего все, что думал, – сказал веско, аргументированно, откровенно, и его чистосердечная откровенность не только убедила нас, но еще и сплотила. Браун утверждал, что Джего будет выдающимся ректором, что если мы добьемся его избрания, то принесем колледжу двойную пользу – или, говоря иначе, совершим двойную ошибку, если позволим пройти в ректоры Кроуфорду: во-первых, колледж получит плохого руководителя, а во-вторых, потеряет хорошего. И этот, второй, пункт особенно важен.
Найтингейл поставил под сомнение славу Кроуфорда-ученого – таких разговоров ни я, ни другие никогда еще не слышали, – и притихнув мы с недоумением поглядывали на Найтингейла; а он ухмыльнулся и закончил:
– Весьма вероятно, что через десяток лет все его работы – как и любые работы такого сорта – будут забыты и колледж окажется в очень странном положении…
Я вслед за Пилброу сказал несколько слов о личности Джего и предложил коллегам задуматься, какие, на их взгляд, человеческие качества нужны в первую очередь ректору.
– Мне представляется, что прежде всего – бескорыстное внимание к людям, великодушие и творческая фантазия. Никто, наверно, не сомневается в том, что у Джего есть фантазия, – добавил я, и все засмеялись, – но мне совершенно очевидно, что он, кроме того, один из самых бескорыстных и великодушных людей в колледже.
Рой Калверт тоже говорил о личных достоинствах Джего, но подробнее, чем мы с Пилброу, и гораздо красочней. В конце своей речи он, по обыкновению, не удержался от озорства:
– Мы с Элиотом считаем, – услышал я, – что Джего – необыкновенный человек. А вам, чтобы наверняка в этом убедиться, надо просто поговорить с ним часок-другой наедине. И если вы ничего не заметите, то не по нашей или его вине.
Льюк коротко сказал, что Джего, по его мнению, прекрасно справится с обязанностями ректора, и он проголосует за него при любых обстоятельствах.
Кристл делал заметки на каком-то старом конверте после каждого выступления. А потом подытожил то, что мы говорили, – подытожил резко и обнаженно, как бы даже зло и нетерпеливо, но удивительно верно. Он объяснил нам, что ему необходимо уточнить, какие обязательства принял на себя каждый участник совещания. Если он не ошибается, то Браун, Найтингейл и Льюк проголосуют за Джего в любом случае, Элиот и Калверт предпочтут его любому из уже названных кандидатов, а Пилброу поддержит его в борьбе против Кроуфорда.
– Я правильно вас понял? – жестко спросил он.
И Браун и я внимательно следили за Найтингейлом. Кристлу никто не возразил, и в ответ на его вопросительный взгляд каждый из нас утвердительно кивнул головой.
– Что ж, очень неплохо… по нашим возможностям, – сказал он. – Я не буду утомлять собрание длинной речью. Мне близка позиция Пилброу, по я, пожалуй, готов присоединиться к Элиоту и Калверту. Да, я буду поддерживать Джего против Кроуфорда или любого другого уже названного кандидата из нашего колледжа. Связать себя, как Браун, безусловным обещанием я пока не могу. Джего не идеальная фигура для ректора. Он недостаточно хорошо известен в академической среде. Но лучшей кандидатуры у нас сейчас нет.
Он посмотрел на Брауна и закончил:
– Итак, мы убедились, что Джего должен собрать большинство голосов. И значит, наша сегодняшняя рабочая программа успешно выполнена.
Нас охватило радостное возбуждение вдохновленных удачей заговорщиков. Браун и Кристл принялись рассказывать, как развивалась борьба перед выборами нынешнего ректора. Я впервые услышал, что Джего попытался тогда сколотить партию сторонников Винслоу. Меня это так удивило, что я даже спросил, не ошибаются ли они.
– Да-да, – подтвердил Браун, – в те времена они вполне ладили. Правда, друзьями их и тогда нельзя было назвать, помните, Кристл? – обратился он к другу.
Зашел разговор о выборах прежних ректоров, и Пилброу внезапно расхохотался.
– Вот ведь смешно… – пробормотал он, запнулся, но сейчас же ясно и вразумительно сказал: – Я, как вы знаете, член Совета с незапамятных времен – и никому еще ни разу даже в голову не пришло выдвинуть меня на ректорскую должность. Мало того – я и сам, по-моему, никому не помог стать ректором. Так что я своего рода рекордсмен. – Он опять весело рассмеялся. Ему была безразлична административная карьера. Его знала и любила чуть ли не вся творческая интеллигенция Европы, к его суждениям внимательно прислушивались многие европейские писатели – а на собраниях в собственном колледже никто не придавал значения его словам. Как странно, подумал я и опять вспомнил беспомощность Роя на последнем официальном собрании, что два таких естественных и блестящих человека не умеют приспосабливаться к условиям коллективных совещаний. Возможно, они были чересчур естественными. Возможно, влиятельность среди солидных людей достигается, как говорил Верной Ройс, только с помощью «всем знакомых пустопорожних фраз». Ни Пилброу, ни Рой Калверт просто не могли произносить таких фраз без смеха. В
