— Твоя камера — в сумке на заднем сиденье, Кэйд, — сказал он. — Я решил прихватить ее с собой.
Он потрогал синяки на физиономии и улыбнулся.
— Вообще-то я сам напросился на это. Что ж, тебя отлупили, и я свое получил, будем считать, квиты? Только ты уже впредь держи свой длинный нос подальше от нашего городишки.
— Да уж, упаси бог, — бесстрастным голосом отозвался Кэйд.
Он обернулся и посмотрел на свою старую сумку с рекламой
'Пан-Америкэн'. Почувствовал вдруг беспокойство. А что, если этот подонок проверил фотоаппарат и не нашел там пленки? Насколько можно рассчитывать, что он достаточно глуп, чтобы додуматься до этого? Возможно, что глуп, но тем не менее Кэйда прошиб пот. А вдруг все это ловушка? Может быть, его везут вовсе не в аэропорт? Может, Митчелл везет его в другое место?
— Ты чем-то обеспокоен, Кэйд? — спросил Митчелл, бросив на него беглый взгляд.
— Просто плохо себя чувствую. Ты бы тоже был не в себе, если бы тебе отбили ногами внутренности.
Митчелл рассмеялся.
— А мне показалось, тебя что-то тревожит.
Нет, они ехали к аэропорту. Кэйд издали увидел самолет, идущий на посадку, а через несколько минут показалось и здание аэропорта.
— А почему ты не спрашиваешь про тот марш, который тебя так интересовал? — спросил Митчелл. — Мы им все поломали тогда. Вот уж потеха была. Черномазые и сейчас наверняка сидят в своих берлогах с головной болью. — Он хохотнул. — Только на твоем месте я бы не особенно распространялся об этом у себя дома, где так любят ниггеров. Так что успокойся и языком не болтай.
Кэйд ничего не ответил. Они подкатили ко входу в здание аэропорта. Кэйд с трудом вылез из машины, подхватил свою сумку и поморщился от боли.
— Прощай, Кэйд, — сказал Митчелл. — Извини, что твой визит оказался не таким уж приятным.
Кэйд вошел в вестибюль и зарегистрировал билет. Клерк, ставя штамп, кисло улыбнулся ему.
— Счастливого пути, — сказал он.
Кэйд не обратил на него внимания. Через несколько минут он пройдет полицейский контроль и будет в полной безопасности.
— Эй, Кэйд!
Он замер и осторожно обернулся.
Шериф Джо Шнейдер направлялся к нему с полуулыбкой на жирной физиономии. На сей раз униформа цвета хаки была отутюжена, звезда шерифа сверкала под неоновыми лампами.
Кэйд поджидал его с чувством страха, но в то же время думая: попробуй что-нибудь затеять, сукин сын. Что бы ты ни сделал, с вами будет покончено. Я держу за глотку этот вонючий городишко. По крайней мере пятеро из вас получат на всю катушку, и произойдет это благодаря мне.
— Улетаешь? — спросил Шнейдер, останавливаясь перед Кэйдом.
— Именно, шериф, — ответил Кэйд.
— Ну что ж, пробыл достаточно, улетаешь без обиды.
Кэйд промолчал.
— Впрочем, понимаю, обида есть. Мои ребята перестарались малость. Но ты сам понимаешь, Кэйд, мы тут не перевариваем тех, кто любит черномазых.
Кэйд снова промолчал.
— А я вот принес тебе один сувенир, — продолжал Шнейдер. Его улыбка становилась все шире. — Не хочу, чтобы ты улетел без подарка.
Кэйд выпрямился, все тело его болело. Вот оно, начинается, подумал он. Этот подонок сейчас выбьет мне зубы. Ну и черт с ним. Скоро, очень скоро придет расплата. Вот тогда и рассчитаемся за все. Я весь этот городишко схвачу за глотку.
Шнейдер извлек что-то из кармана брюк и, держа большим и указательным пальцами, поднес к глазам Кэйда.
Он смотрел на кассету 'кодак', чувствуя, как кровь отхлынула от лица.
— Да. Та самая пленка, которую ты отснял, — сказал Шнейдер. — Видишь ли, Кэйд, ты просто не понял, что происходит в нашем городке. Когда ниггеру подворачивается возможность сделать себе хорошо, он делает это. Кассету мне принес старый Сэм и сказал, что ты попросил его переправить ее в 'Сан'. Он подумал, что такой подарок мне больше понравится, чем твоей газете. И ты знаешь, он был прав. О Сэме мы позаботимся. Такой черномазый заслуживает заботы.
Кэйду захотелось выхватить у него пленку и броситься бежать, но он тут же понял, что это бесполезно.
— Мы сейчас с тобой вот что сделаем, — сказал Шнейдер. — Я оставлю себе пленку, а тебе отдам кассету. Хорошо?
Он начал вытаскивать пленку, и она черной змеей падала к ногам Кэйда.
Он смотрел на загубленную пленку. Это был самый ужасный момент в его жизни.
Вот и конец мне, подумал он. Ничего нет для Мэтисона. Ничего — за все мои муки, за избиение, а этим негодяям убийство сойдет с рук. Какое теперь все это имеет значение?
Хуана… Адольфо… Эд… И вот это, наконец. Ну и что? Имеет ли теперь это значение?
Он смотрел на Шнейдера долгим взглядом, а тот все так же улыбался.
— Будь ты проклят со своим ублюдочным городком! — сказал Кэйд, повернулся и медленно побрел через контроль на посадку в самолет. Сзади раздался хохот Шнейдера.
Спустя три с половиной часа самолет приземлился в аэропорту Кеннеди. К этому времени Кэйд был настолько пьян, что стюардессе пришлось его поддержать, чтобы он не свалился с трапа.
— Вы уверены, сэр, что сможете дойти сами? — спросила его стюардесса.
Он попытался рассмотреть ее, но все плыло перед ним в хмельном тумане…
— Все в порядке, — сказал он. — Миллион благодарностей.
Высокий человек в униформе шофера подошел к нему в вестибюле аэропорта.
— Господин Кэйд?
— Так меня кличут.
— Вас ждет автомобиль, сэр, — сказал шофер. — Позвольте вашу сумку.
— Ошибка, — ответил Кэйд и, отодвинув шофера в сторону, пошел к выходу, где виднелись свободные такси.
Шофер последовал за ним.
— Извините меня, господин Кэйд..
Он обернулся и уставился на этого человека.
— Ну, какого черта?
— Господин Брэддок желает вас видеть, сэр, — сказал шофер. — Позвольте, я понесу вашу сумку.
— Валяй, тащи, если так охота, — сказал Кэйд, передавая ему сумку. — А кто он, этот Брэддок?
— Прошу вас с машину, — шофер указал на 'роллс-ройс', припаркованный у тротуара.
Кэйд посмотрел на автомобиль, потом на шофера.
— А ты уверен, что не ошибся? — спросил он.
— Ошибки нет, сэр.
Кэйд почувствовал, как его подсаживают в машину, и погрузился в роскошное мягкое сиденье. Шофер поставил сумку у ног Кэйда, уселся за руль, и они поехали.
Шэд Брэддок сидел, развалившись в кресле, в зимнем саду небоскреба на высоте двадцати четырех этажей над городской суетой Нью— Йорка.
Он был высок, костист, с сильным загаром. Забота о собственном здоровье стала его главным хобби. Он соблюдал диету, не ел мясного, в свободное время занимался йогой и загорал на солнце, когда это было возможно. Для своего возраста, — а он не скрывал, что ему семьдесят пять, — он удивительно хорошо сохранился. Лицо его напоминало череп, глаза — глубоко посаженные темные бусины — в постоянном
