Я поднял плед.
Бруно внимательно смотрел на меня. Он смотрел на меня недоуменно и вопросительно, словно почувствовал мое неожиданное смятение. Я поднял его, а сестра Флеминг откатила кресло с моего пути. Она толкнула его чуть сильнее, чем обычно, и оно, ткнувшись в ночной столик, отскочило обратно ко мне. Острый угол коляски ударил меня под колено. Я потерял равновесие именно в тот момент, когда собирался опустить Бруно на кровать.
Я споткнулся.
Лаура ахнула.
Перелли резко вскрикнул:
— Осторожнее!
Я рухнул на одно колено, но крепко держал Бруно на руках. Моя коленная чашечка, ударившись о каменный пол, треснула, как сухой сучок. Несмотря на боль, я медленно выпрямился и осторожно положил Бруно на кровать. Все происшествие заняло, наверное, не более трех секунд, но все случившееся могло стать фатальным. Но я так крепко держал Бруно, его даже не тряхнуло!
— Пожалуйста, извините, синьора, — произнес я пересохшими губами, едва держась на подкашивающихся ногах.
— Это моя вина, — сказала сестра Флеминг. — Со мной такое впервые.
Глаза Бруно улыбались мне.
— Вы, действительно, могли бы быть поосторожнее, сестра, — сердито произнес Перелли. — Если бы не ловкость этого человека…
— Я же говорила вам, что он очень хороший помощник, — вмешалась в разговор Лаура. Она была бледна как снег. — Ты в порядке, Бруно? — спросила она, склонившись над неподвижным телом мужа.
Дыша, как тяжелобольной, я вышел на веранду, дрожащей рукой вытирая с лица пот.
Сразу же вслед за мной вышел доктор Перелли.
— Все могло бы очень плохо кончиться, — сказал он. — Вы — молодец! Не растерялись!
Я промолчал, боясь, что меня подведет голос.
— Проводите меня до машины, — резко сказал он и первым спустился на дорожку, ведущую вдоль дома.
Я поплелся за ним, морщась от боли в ушибленном колене.
Когда мы подошли к автомобилю, он спросил:
— Вы — американец?
Я испугался. Он может попросить показать документы и, узнав, что их у меня нет, тотчас же сообщит в полицию.
— Наполовину, синьор. В Первую мировую мой отец, американский офицер, был в Италии, а мать — молоденькая итальянская девчонка, ну вот и вся моя история. Это было желание матери, чтобы я взял имя отца.
По-моему, такое объяснение вполне удовлетворило доктора, потому что он спросил:
— Вас нанимала сестра Флеминг?
— Нет, синьора Фанчини. Взгляд его глаз стал холодным.
— Та-ак, так. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали синьору Бруно.
— Да, она возражала, но мне кажется, что синьор Бруно обрадовался такой перемене в его однообразной жизни.
— Она не будет возражать, — твердо заявил он. — Я дам соответствующее указание, вы можете читать синьору после обеда и когда у вас будет свободное от основной работы время.
— Мне нравится то, что я делаю, и я постараюсь чаще бывать у синьора Бруно.
Доктор Передни пристально посмотрел на меня, подергал себя за бороду: я понимал, что он сомневается во мне.
— Синьор Фанчини был одним из крупнейших бизнесменов в Италии в области экспорта драгоценных металлов, — сказал он отрывисто, — и для него оказаться в таком положении, в одночасье стать отрезанным от активной жизни особенно тяжело. — Он покачал головой. — Я убежден, что прогресса в его состоянии нет потому, что нет пищи для ума, и поэтому он пребывает в постоянной депрессии. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали Вазари.
— Да. Я подумал, что чтение серьезной литературы могло бы отвлечь синьора от той чепухи, которой его постоянно пичкают!
— А почему вас интересует Вазари?
— Я пишу книгу об итальянских кафедральных соборах. Меня очень устраивает работа на вилле синьора Фанчини. Семь тысяч долларов плюс много свободного времени. Я могу работать над своей книгой. Я говорил об этом синьору Фанчини. Мне показалось, что это ему интересно.
— Конечно! Синьор Фанчини — признанный авторитет в искусстве, он наблюдал за реставрацией фресок в соборах, пострадавших во время войны, был ответственным за сохранность богатств всех кафедральных соборов, когда началось вторжение. Вы ничего не могли бы сделать лучшего, как рассказать ему о своей книге, надеюсь, вы специалист в этой области.
Я засмеялся:
— Я фанатик и без ума от итальянских фресок. Поэтому и пишу книгу. Есть какая-нибудь надежда на выздоровление синьора Фанчини?
Перелли покачал головой:
— К сожалению, он обречен на неподвижность, но к нему может вернуться речь; здесь явные психологические последствия шока. Если у него появится интерес к чему-нибудь или к кому-нибудь или если он испытает еще один шок — как говорится, клин клином вышибает, — он захочет что-то сказать, речь должна восстановиться.
— А медицинское вмешательство?
— Нет, это должно произойти в его мозгу!
— Он об этом знает?
— Нет. Я ему еще ни разу не говорил и прошу вас об этом ему не говорить. Еще слишком рано. Он должен сначала избавиться от депрессии, должны произойти гораздо большие улучшения в его здоровье, прежде чем он сможет сделать первую попытку. Я думаю, вы хорошо влияете на него и могли бы сделать для него еще больше, вот почему я так подробно рассказываю вам обо всем. Он стал значительно оживленнее. Известие о приезде дочери тоже очень улучшило его настроение. — Доктор поставил сумку в машину и спросил:
— Вы живете здесь, на вилле?
— Нет, я снял комнату в деревне. Доктор посмотрел на меня явно потеплевшим взглядом:
— Я приеду во вторник и надеюсь увидеть у синьора Фанчини еще большие улучшения.
Он уехал.
Я упаковывал сумки, когда услышал лязг замка. Вошла Лаура. Бледная, с ввалившимися глазами.
— Я увидела свет, Дэвид, и решила спуститься. Я сердито выпалил:
— Твой сон едва не осуществился! Я начинаю верить в сновидения!
— Ну, ничего не произошло. — Она вяло прошла к окну. — Я очень испугалась, Дэвид. Мне показалось, что ты и в самом деле решил уронить Бруно!
Я сел на кровать, открыл пачку «Лаки страйк», закурил и отбросил пачку на покрывало.
— О чем вы говорили с Перелли? — тревожно спросила Лаура.
— Он похвалил меня за идею читать Бруно!
— И это все?
— Интересовался, как я появился на вилле, кто меня нанял, где я живу. Я сказал, что снимаю комнату в деревне.
— Он не говорил, что состояние Бруно улучшилось?
— Он сказал, что Бруно в депрессии, что нужно стимулировать его интерес к жизни, и тогда должно наступить улучшение.
— Он не сказал, насколько улучшится состояние Бруно?
— Доктор уверен, что Бруно никогда не сможет двигаться.
