— Тебе надо больше времени?
— Я могу свернуть студию за два дня. А если ты мне поможешь, то и за один.
— Тогда я помогу. Чем скорее мы уедем, тем лучше.
Глава 2
Как выяснилось, не только французские аристократы желали запечатлеть свою внешность для потомков. Уже через неделю после того, как супруги Боумонт обосновались в скромном доме на Куинс- сквер, Лейла начала работать, и всю весну, лето и осень у нее отбоя не было от заказчиков. Работа не оставляла ей времени для светских развлечений, хотя Лейла сомневалась, что у нее вообще было бы много возможностей в этом плане. Ее лондонские клиенты и знакомые вращались в более высоких кругах, чем это было в Париже. Здесь положение женщины-художницы, не принадлежащей к аристократии, было куда более скромным, а распутная жизнь Фрэнсиса многих раздражала.
Впрочем, у него самого была масса друзей. Нельзя сказать, что в высшем свете Лондона не случались дебоши, наоборот, их было более чем достаточно, но аристократы все реже склонялись к тому, чтобы приглашать Боумонта к себе домой или на великосветские рауты и балы, где бы он мог танцевать с их женами. А поскольку не приглашали мужа, не приглашали, за редкими исключениями, и жену.
Однако Лейла была слишком занята, чтобы чувствовать себя одинокой, а беспокоиться о неприличном поведении Фрэнсиса было бесполезно. Во всяком случае, то, что для нее были закрыты двери домов высшего света, помогало ей отделять себя от его пороков и подлостей.
Так она и считала до наступления предрождественской недели, когда на пороге ее студии неожиданно появился герцог Шербурн — один из постоянных спутников Фрэнсиса и супруг ее последней модели, портрет которой Лейла как раз писала;
Краски на портрете леди Шербурн еще не высохли: Лейла закончила его только сегодня утром. Тем не менее герцог настоял на том, чтобы сразу за него расплатиться — причем золотом. Теперь портрет принадлежал ему и он мог делать с ним все, что захочет. В немом ужасе Лейла смотрела, как герцог вынул из кармана булавку для галстука и в бешенстве стал втыкать ее в лицо на портрете.
Лейла наблюдала за всем этим молча, но мозг ее работал. Она поняла, что герцог вымещает свою злобу не на ее работе, а на своей неверной — как он, видимо, считал — жене. Лейле не стоило труда сообразить, что это Фрэнсис наставил рога герцогу. И ей не нужно было знать детали этой любовной связи, чтобы понять, что на этот раз Фрэнсис переступил опасную черту.
Лейла также поняла, и весьма отчетливо, что стена, отделявшая ее жизнь от жизни мужа, рухнула. Опозорив Шербурна, Фрэнсис подверг опасности и ее. Лейла оказалась в ловушке: если она останется с мужем, его скандалы губительно скажутся на ее карьере, а если уйдет от него, Боумонт ее вообще уничтожит. Фрэнсису будет достаточно предать гласности правду о ее отце, и тогда Лейла погибнет.
Открыто Боумонт никогда ей не угрожал. В этом не было необходимости. Лейла понимала, по каким правилам он играет. Фрэнсис не заставлял ее спать с ним, потому что это, по его мнению, было слишком хлопотно. И все же Лейла была его исключительной собственностью. Она не должна была спать ни с кем другим и не должна была уходить от него.
Все, что она могла, — это как можно дальше от него отдалиться.
Лейла ничего не рассказала Фрэнсису о том, что произошло в студии, надеясь, что Шербурн из гордости тоже промолчит, и перестала писать портреты вообще под тем предлогом, что устала от работы и нуждается в отдыхе.
Фрэнсис, постоянно находившийся под действием алкоголя и опиума, ничего не заметил.
В качестве рождественского подарка он преподнес Лейле сережки с рубинами и бриллиантами, которые она надевала, когда он бывал дома, а после бросала в шкатулку, где лежали дорогие, но бесполезные безделушки, скопившиеся за десять лет.
Новый год Лейла встретила с Фионой в поместье Филиппа Вудли, одного из девяти братьев подруги.
Вернувшись домой в первый день нового года, Лейла услышала, как Фрэнсис громогласно требует к себе слуг, которые были отпущены по случаю праздников. Когда Лейла поднялась к мужу, чтобы напомнить ему об этом, она без особого удивления обнаружила, что Фрэнсис встретил новый год в своей комнате — в нос ударил такой отвратительно спертый воздух: смесь дешевых духов, табачного дыма и винного перегара, — что Лейла поспешила ретироваться.
Она вышла из дома, чтобы глотнуть свежего воздуха и пошла по Грейт-Ормонд-стрит. Лейла решила прогуляться до приюта подкидышей, позади которого было расположено кладбище, находившееся в ведении прихода церкви Святого Георгия. Она не знала никого из похороненных здесь. Поэтому и пришла сюда. Эти жители Лондона ничем не могли ее побеспокоить, даже воспоминаниями. Лейла часто приходила сюда в последние месяцы.
Она бродила между могилами уже не меньше часа, когда ее нашел Дэвид. Дэвид Ивз, маркиз Эйвори, был наследником герцога Лэнгфорда. Ему было двадцать четыре года, он был красив, богат, умен, и — что Лейлу беспокоило больше всего — он был одним из самых преданных друзей Фрэнсиса.
— Надеюсь, вы не возражаете, — сказал Дэвид, после того как они обменялись приветствиями. — Когда Фрэнсис сказал, что вы пошли прогуляться, я догадался, куда вы пойдете. Мне необходимо было вас повидать. — Дэвид смущенно отвел глаза. — Я хотел извиниться. Я знаю, что я обещал поехать к Филиппу Вудли.
Лейла понимала, что было глупо верить этому пустому обещанию маркиза и надеяться, что Дэвид начнет новый год по-новому, в компании приличных людей… может даже познакомится с подходящей молодой леди или по крайней мере с менее распущенными молодыми людьми.
— Я не была удивлена тем, что вы не появились. Празднество было — по вашим меркам — скучным.
— Я… я был болен. Я провел вечер дома.
Она решила, что не будет тратить свои чувства на праздного молодого повесу, склонного к саморазрушению, но все же ее сердце смягчилось и она сказала более дружелюбно:
— Мне жаль, что вы были больны. С другой стороны, сбылось мое желание: хотя бы одну ночь вы провели не с Фрэнсисом.
— Значит, вы бы хотели, чтобы я чаще болел, так я вас понимаю? — невесело пошутил Дэвид.
Лейла покачала головой:
— Вы вызываете во мне странные чувства, Дэвид. Вы пробуждаете во мне материнские инстинкты, а я всегда гордилась тем, что их у меня нет.
— Тогда назовите эти инстинкты «братскими». Они предпочтительнее. Меньше ранят мужскую гордость.
— Это зависит от точки зрения. Я, например, никогда не видела, чтобы Фиона щадила мужскую гордость своих братьев. Они все идут у нее на поводу, даже самый старший — Норбури, а вот мать не может с ними справиться. Я, видимо, принадлежу к материнскому типу.
— Думаю, Вудли не могут служить примером. Они скорее исключение. Всем известно, что настоящим главой семьи является леди Кэррол.
— А вы слишком мужчина, чтобы одобрить такое положение вещей, не так ли?
— Вовсе нет. — Эйвори усмехнулся. — Чего я не одобряю, так это то, что вы говорите о семье Вудли, вместо того чтобы пофлиртовать со мной. Мы с вами на кладбище. Что может быть более романтично?
Дэвид Ивз был одним из тех мужчин, с которыми Лейла могла бы кокетничать, потому что он не был опасен. Она ни разу не заметила даже намека на похоть в этих красивых серых глазах.
— Вам давно следовало знать, что художники самые неромантичные люди на свете. Не надо путать творцов с их творениями.
— Понятно. Я должен превратиться в краски на вашей палитре, а еще лучше — в чистый холст. Тогда вы сможете сделать из меня все, что вам вздумается.
«Меня огорчает то, что такая прекрасная женщина, как вы, глядя на мужчину, думает только о мольберте».
Лейла вспомнила низкий, вкрадчивый голос, крепкое объятие, осознание мужской силы… жар… и напряглась.
