что обычно приписывают иудаизму. И поэтому все твои разговоры о талантах просто нелепы; выше этого дара просто ничего быть не может. И, кстати, — добавил он, подумав и посмотрев на Борю, — уж если тебе нужны актрисы и поэтессы, то у нас их тоже предостаточно. Сара Бернар, например, или Гертруда Стайн. А последняя, кстати говоря, лесбиянка.
Боря на секунду замолчал, пытаясь, как мне показалось, оценить степень убедительности последнего довода.
— А до них? — спросил он.
— До них, — сказал Саша, — была, например, жена Бешта[31]. Выслала свою респектабельную семейку, получила телегу в приданое и ездила в одиночку в глубь Карпат, где ее муж делал кирпичи. Говорят, что ходила в тулупе и была знакома с карпатскими разбойниками. Хотя, на мой взгляд, — продолжил он, — все это слишком напоминает Соньку-Золотую Ручку.
— А еще примеры? — настаивал Боря.
Саша замялся.
— Ну знаешь, — сказал он, — я тебе что, «Еврейская энциклопедия»? Таких примеров полно. Если дашь мне сосредоточиться, то вспомню целую кучу. Многие ивритянки, например.
— Израильтяне не евреи, — сказал Боря мрачно, — это новая нация. И вообще, если ты обратил внимание, я говорил о галуте.
— Ну хорошо, — сказал я, — тогда, например, царевна Айор.
— А это еще кто?
— Дочь кагана Иосифа[32].
— Понятно, — пробормотал Боря и снова уставился в пустую чашку из-под кофе.
Воспользовавшись паузой, Саша сгреб свои ксероксы и исчез. Боря мрачно изучал мокрые следы чашек на крышке стола. Но вместо того, чтобы встать и тоже уйти, я вдруг почувствовал, что должен хоть что-нибудь сделать, чтобы привести его в чувство.
— Слушай, — сказал я, — мне тут один математик рассказал замечательный анекдот на ту же тему. Задача: А любит Б, а Б любит Ц. Вопрос: что делать А?
Боря удивленно посмотрел на меня.
— Поставить свечку в благодарность, что его, кажется, пронесло, — мрачно сказал он.
— Нет, — ответил я, — гораздо проще. Найти другую Б.
Боря расхохотался.
— Жаль, что я не математик. Ну и где же он предлагал это делать?
— Хочешь покажу тебе паб, где всегда можно кого-нибудь снять?
— Хочу, — сказал он, почти окончательно просветлев. Я потушил сигарету, и мы встали.
Убраться утром мне не удалось, так что первым делом надо было навести порядок. Весь день мысль о предстоящей уборке внушала мне отвращение, но, вернувшись домой и оглядевшись, я неожиданно понял, что отвращение к наведению порядка почти исчезло. Заперев дверь на два поворота и задвинув щеколду, я оглянулся. Сначала надо открыть окна; вечером девушка жаловалась на жару, а утром — на сквозняки, которые ее ужасно раздражали, особенно после душа, так что окна так и остались закрытыми, и в квартире было душно. Теперь — свалить следы завтрака в раковину, вместе с тарелками из-под ужина и пустыми бокалами со следами красного вина (уж лучше бы она пила водку). Там их, по крайней мере, не видно. Ага, забыла помаду (или специально оставила — в качестве своего рода сувенира на возвращение) — убрать ее в ящик тумбы у входа. Ну вот, теперь квартира уже выглядела чуть менее чужой, и можно было снять башмаки. А все-таки очень жаркий вечер, даже для лета; наверное, хамсин приближается.
Я сел на диван, пытаясь решить, с чего начать. Пожалуй, с рубашки и носков — их я отнес прямо в корзину с грязным бельем. Так, во-первых, прохладнее, а во-вторых, можно приступить прямо к мытью посуды. Хотя нет, штаны бы тоже хорошо переодеть. Но сначала убрать мусор со стола. Коробку с конфетами в холодильник (совсем растаяли), печенье в шкаф, бутылку в мусор; как она точно выбрала вино, хотя оно, собственно, для такой девушки и покупалось. Тонкая вытянутая бутылка «нежной формы», как она сказала. Интересно, это калька с иврита или просто так? Ладно, по крайней мере, «Мерло» не тронула, и на том спасибо. А ведь могла бы; этикетка хоть и не красочная, зато европейская. Она должна любить Европу. Ну вот тарелки и чистые. Теперь чашки — нет, сначала бокалы. Надо будет спросить, как ей Европа и где она была. Англия, Франция, Голландия, Германия, Швейцария; это тур такой был, назывался «вся Европа за восемь дней». Это если сама ездила. А если ивритский хавер возил, то, наоборот, «софшавуа в Париже», отель пять звездочек, всё видели и даже водил показывать пляс Пигаль. И все на нее смотрели удивленно, потому что непонятно, что она-то здесь с ним делает.
Ну вот, кажется, на кухне и все, теперь убрать фотографии с дивана в салоне, — и в комнату. Эта способность верить, что все на них смотрят, просто удивительна. А с другой стороны, может, и не было никакого Парижа. Может, парень сэкономил и свез ее в Анталию. Или вообще в Эйлат[33]. Ну, значит, другой возил в Париж. Не верю, что не была в Париже, быть такого не может. Это нечто, что объединяет, преодолевая все социальные… Ну и бардак! Шкаф-то почему открыт… А, это же я сам открыл, когда переодевался. Постельное белье все туда же, в корзину. Шкаф закрыть, ящик задвинуть, дверцы книжного шкафа закрыть тоже. А ют еще пара бокалов. Странно, что мы принесли с собой совсем не те, что стояли на столе в кухне. Интересно, почему при ходьбе липнут ноги. Я опустил глаза. Сухое, чуть липкое, темно-красное пятно на полу, это она пыталась плеснуть в меня вином. Придется сходить на кухню за тряпкой; сделав несколько шагов, я услышал телефонный звонок.
— Алло.
— Привет, — и я понял, что это Боря, — как дела?
— Нормально. Вроде все ничего.
— Чего делаешь?
— Да так. Вот посуду мыл.
— Да, трудно жить без женщины.
— В чем-то трудно, в чем-то нет. Зато тихо.
— Ну, это сомнительное достоинство. Помню, мне от такой тишины иногда так тошно становилось. Да я, собственно, по этому поводу и звоню.
— Да я уж понял.
— Почему ты вчера им сказал, что мы программисты?
— А что, по-твоему, я должен был им сказать?
— Правду.
— Зачем?
— В каком это смысле? — я услышал в Борином голосе плохо сдерживаемое раздражение. — Я тебе скажу, что ты совершенно ее не рассмотрел; не надо проецировать свое скверное настроение на весь мир. Мне потом пришлось ей объяснять, что она тебя неправильно поняла. В смысле, что ты — программист, а я — ученый. Она совершенно замечательная девушка.
— Да я и не спорю. А которая из двух?
— Что значит которая? Ну, естественно, та, которую и пошел провожать. Вероника. Вторая, может быть, и красивее, но зато в этой есть подлинная интеллигентность. Она мне, кстати, сказала, что ничто не ценит так высоко, как порядочность и образованность.
— Могла бы даже не говорить, по ней это видно.
— Правда? А в общем, ты прав. По-настоящему интеллигентная девушка. Утонченная, что ли. Если уж сравнивать, то бывают женщины, для которых самое важное — это деньги, работа мужа, собственность. Ты знаешь, о ком я говорю. А для Вероники все это не имеет ни малейшего значения.
Боря задумался. Я вытащил из ящика складной нож со стопором и кровоспуском, привезенный еще из России, открыл его и попытался воткнуть в лежащую на телефонной тумбе книгу.
— И ты знаешь, — продолжил Боря, — больше всего на свете она ценит искренность и верность собственным чувствам. Если человек неискренен или готов предпочесть какие-то внешние соображения своим чувствам и, в особенности, прёдпочесть их своей любви, то для нее он просто не существует.
— Да, изумительная женщина, — сказал я, — действительно здорово.
— К сожалению, она мало путешествовала, — добавил Боря, — ей всегда так хотелось, но вот
