забыть за два. После полугодичной праздности он будет называть чистое нечистым, и нечистое — чистым; после года он начнет путать имена мудрецов, после восемнадцати месяцев — он начнет забывать содержание трактатов, после двух лет — содержание отдельных глав. И это значит, что он будет вынужден сидеть в тишине. Когда падает стена, весь виноградник приходит в запустение[99]». А потом я перечитал последние два предложения и подумал: а может быть, это написано не только об изолгавшихся. Мне показалось, что в этих строках желание забыть пробивается сквозь тонкую пелену, прозрачную кожу слова; и вера, освобожденная от гордости и сарказма, сливается с тоской по молчанию. Да и там, в беседке, в апельсиновом саду, говорил ли он с великим ангелом Метатроном. Или, может быть, рабби Элиша, на руках которого еще совсем недавно умирал Бен Аззай, молчал, а Метатрон, прячась от безжалостного божественного света, плакал.
Вполне возможно, что именно в одну из этих минут, когда тоска по тишине оказывалась сильнее осторожности и высокомерия, он впервые подумал про восхождение. Голубой силуэт гор, блеск льда и глубокий снег всполохами замаячили на горизонте его сознания. Но я не думаю, что он сразу понял, что видит перед собой контуры освобождения, контуры смерти. Пройдет много лет, прежде чем рабби Элиша скажет, что тот, кто не любит смерть, не достоин жизни; что, тот кто не любит смерть, не способен на сострадание. Пока же перед ним все еще маячил голубой свет восхождения. Я помню, что однажды я пытался жить с женщиной; и она, как шумный и торопливый маятник, раскачивалась между обидами и ревностью. Потом мне пришлось сказать ей, чтобы она ушла; но в моем доме бродили ее тени. Они жаловались на невымытую посуду и на то, что из-за меня она опоздает на работу. Тогда я сел на самолет и ушел один; внизу было лето, но наверху скальные тропы оставляли холод ветра на коже и вкус смерти на губах. В один из тех дней я вспомнил про рабби Элишу, подумал, что не стоявший на краю смерти проходит мимо счастья, не заметив его. Или, возможно, у него свое счастье; счастье, которое может случиться с той женщиной, от чьей тени я ушел. Но храни меня смерть, сказал я себе тихо, от ее счастий.
Я не знаю, почему он не ушел один, почему стал собирать эту группу. Возможно, что юность еще не умерла в его душе, и ему казалось, что вместе дорога легче. Я могу себе представить, как они готовились к этому дню. Нетерпеливый и быстрый Бен Аззай, ждавший холодного воздуха гор, как ждут весны или свидания; но впоследствии о нем будет сказано: «Если ты нашел мед, ешь столько, сколько нужно для тебя»[100]. И медлительный, тяжеловесный, уверенный в себе Бен Зома, постоянно рассказывавший им о своих прошлых восхождениях. Главным же они выбрали того, кто всегда мечтал им быть, кто жил ради власти, той самой власти, которая внушала Элише ужас и отвращение. И кроме того, рабби Элише казалось, что о многом нельзя только прочитать, его нужно еще и пережить, как переживают тонкий разреженный воздух, вкус горной воды, серую картофельную кожу камней, клубни сухой земли, счастье вечернего холода. Акива же верил, что главное — это подробно прочитать инструкции; и он пересказывал им книги, которые они тоже читали. Он рассказывал, как читать карты и определять направление, где ночевать, как устанавливать шатер, как вязать узлы и вешать веревки, как ставить ногу на мокром склоне и переходить ледники, про обманчивое спокойствие гор и их власть, про лавины и сели.
Бен Аззай, казавшийся в эти минуты совсем мальчишкой, слушал, широко раскрыв глаза и пододвинувшись совсем близко к Акиве, забывал, что он пересказывает им книги, которые они читали вместе. А Бен Зома важно кивал, покачивая бородой, задумчиво соглашался, спрашивал, кошерны ли крючья и карабины, и рассказывал истории, произошедшие во время его прошлых восхождений — истории, напоминавшие Элише нечто прочитанное, но изменившееся до неузнаваемости, и как-то странно недопонятое. «Когда вы увидите плиты чистого прозрачного мрамора, — инструктировал их Акива, принимая суровый вид и медленно помахивая ледорубом, — не кричите: „Вода, вода!“, потому что написано, что тот, кто говорит ложь, не должен появляться перед Моими глазами»[101]. «Светлого прозрачного мрамора», — зачарованно повторил Бен Аззай, сосредоточенно вглядываясь в пустоту невидящими глазами. «Однажды в подобном месте, — добавил Бен Зома, — я фактически спас всех своих спутников, заставив их взять воду с предыдущей стоянки, несмотря на то, что они говорили: да вот же она, вода — там, наверху». А Элиша вдруг подумал: как же мы пойдем, мы же совсем ничего не знаем и не умеем, вся надежда на опыт рабби Бен Зомы.
Но они пошли. Каждый взял свиток Торы и свою часть снаряжения. Бен Аззай бежал впереди, сбиваясь с тропы, падая и поднимаясь, а потом он лежал на траве, потому что они были еще совсем низко, смеясь и задыхаясь; и когда Элиша подошел к нему, Бен Аззай сказал: «Уф, ну я и осел». Постепенно лиственный лес превратился в хвойный, а потом кончился совсем, и рабби Акива, заглянув в комментарий Раши[102], сказал: «Это называется выйти из зоны леса». «Да-да, — с достоинством ответил рабби Бен Зома, — мы вышли из зоны леса». И они стали подниматься по бесконечным травянистым склонам, разрезанным ручьями, и уже совсем близко нависали тяжелые силуэты гор с белесыми вершинами, освещаемые дальними грозами. И Элиша неожиданно отметил, что Бен Зома все больше отстает, и, дождавшись его, спросил, не нужна ли ему помощь. Но Бен Зома, с трудом переводя дыхание, лишь пренебрежительно покачал бородой. «Горы, — сказал он нравоучительно, — покоряют маленькими шагами, каждый восходящий это знает, силы нужно экономить». Травянистые склоны сменились камнями, и им приходилось прыгать по огромным камням наподобие горных козлов. Бен Аззай падал все чаще, и Элиша заметил, что его друг прихрамывает; но он все еще бежал впереди, и когда им приходилось спускаться, Бен Аззай разбегался и скатывался вместе с осыпным склоном. Несколько раз он поднимался по почти отвесным каменным стенам, чтобы заглянуть в ту или иную пещеру, и тогда у Элиши замирало сердце. Бен Зома же отставал все больше; как-то, поморщившись, он незаметно отдал Элише свою часть общих вещей.
Вечером третьего дня они долго поднимались по узкой каменной расщелине и встали лагерем на небольшом плато, похожем на блюдце с маленьким озером посередине. Акива достал комментарии Раши и сказал им, что хочет уточнить маршрут на следующий день. Бен Зома, появившись из расщелины последним, лег на траву, а Бен Аззай и Элиша начали готовить ужин. Они разожгли огонь, отмерили четыре порции овсянки и сухого молока; но когда Элиша взял котел и отправился за водой, он обнаружил, что Бен Зома стоит на коленях перед озером и моет бороду. У столь опытного восходящего, сказал себе тогда Элиша, горной болезни быть не может; но сердце его сжалось. А ночью их разбудил крик Бен Зомы. «Они здесь, — через несколько минут сказал Бен Зома шепотом, — демоны гор, духи зла. Нам надо отступить, они стоят на пути к апельсиновому саду. Человек не может с ними бороться. Я слышал шаги горного медведя, он ходит вокруг нашей палатки». Его била сильная дрожь, и он продолжал говорить почти час. На следующий день они никуда не пошли; Бен Зоме было необходимо отлежаться.
Но утром четвертого дня Бен Зома сказал: «Возможно вам хочется здесь сдохнуть, но для меня главная цель — вернуться домой живым. У меня, между прочим, жена и дети, включая тех, которые пока еще не родились». Потом он помолчал и добавил: «Все дело в демонах. С ними человек не может справиться. Первейший долг опытного восходящего — быть осторожным. Иначе я бы, наоборот, требовал идти как можно скорее». «Хорошо, — ответил ему Акива равнодушно, — мы отдадим тебе часть продовольствия, и ты можешь вернуться». «А шатер, а веревки?» — спросил Бен Зома. «Шатер у нас один, — ответил Акива, — Да тебе он и не нужен. Мы еще низко». «Низко? — закричал Бен Зома возмущенно. — Чуть выше начнется снег. Значит вам страшно, а меня можно, как козла отпущения, отдать демонам гор. Если я свалюсь в расщелину, вы только и скажете, у него был такой хороший свиток Торы, мог бы еще служить и служить». Он забыл, что свой свиток Торы он тоже отдал рабби Элише. «Хорошо, — сказал Бен Зома подумав, — вас я предупредил, а за себя я уверен. Раз уж я взялся вас вести, в трудный момент я вас не брошу, какими бы безумцами вы ни были».
Так они и шли: впереди быстрым неровным шагом следовал Бен Аззай, за ним — Акива с комментариями Раши в наружном кармане вещевого мешка, Элиша с картой, которая чаще вводила в заблуждение, чем помогала, и грузный Бен Зома, повторяющий, что его цель — вернуться живым и что Всевышний создал еврейские души для служения и мысли, а не для бессмысленного самоуничтожения. Время от времени Элиша оглядывался, дабы убедиться, что Бен Зома не слишком отстал. Изначально они планировали, что Акива пойдет в одной связке с Бен Зомой, а Бен Аззай — с Элишей. Однако когда дошло до дела, Акива сказал, что не сможет вести группу, постоянно слушая причитания за спиной, что главный демон, которого они пока встретили, — это демон трусости. Элиша согласился и пошел в одной связке с Бен Зомой. На пятое утро Элиша даже оказался с ним в одном лагере; они обсуждали, подниматься ли им в
