поодиночке, но не успел. Еще более странным было то, что, подойдя к воротам, я увидел только следы пожара, но не следы штурма; это выглядело так, как если бы ворота открыли изнутри. На улицах было много трупов, искалеченных, израненных, обгоревших, но часто и узнаваемых. Я увидел множество женских и детских тел; мне пришло в голову, что перед смертью их вытаскивали из домов. Сила ужаса была такова, что душа онемела, и мысль оставалась ясной, парализованной и прозрачной. А к югу от городских стен лежали многочисленные тела беженцев, пытавшихся, по всей видимости, спастись от неожиданно свершившейся бойни. Я часто замечал на них следы стрел, но еще чаще — следы от беспорядочных ударов мечами. Многие были почти полностью раздеты; чтобы снять кольца, у них отрубали пальцы; вокруг них рядом с холщовыми мешками были разбросаны какие-то случайные вещи, явно собранные второпях. Было видно, что победители тщательно перетрясали их скарб. И только закончив начатое, они подожгли город.
А отойдя чуть дальше, я увидел коня, привязанного к дереву, и рядом с ним одинокую фигуру, склонившуюся над одним из трупов. На нем были неудобные и чужие одежды, хазары такие не носят. Увидев меня, он побежал в сторону коня, но я выстрелил издалека и пробил ему ногу; мародер упал. В тот момент я не хотел его убивать, мне казалось, что я просто собирался с ним поговорить. Впрочем, он так и не смог мне объяснить, как и зачем он сюда вернулся; вероятно, ему показалось, что награбленное поделили несправедливо. Я не знаю, что еще он надеялся найти на полураздетых и обобранных телах. Но, в любом случае, это не было тем, о чем я хотел его расспросить, хотя он и почти обезумел от страха. Я спросил его.
— Так нам говорили, — ответил он мне, когда смог заговорить, — потому что наша цель не взять этот город, а выиграть войну.
Города отстраиваются, объяснил им командир, и тогда войны можно переиграть заново, как партию в нарды; их же цель состоит в том, чтобы эту войну нельзя было переиграть уже никогда. Никогда.
— Это очень хорошая цель, — задумчиво добавил их командир.
— Знаете ли вы, — спросили у них тогда, — как отстроить город?
И один из его товарищей объяснил:
— Города восстанавливаются, когда в них возвращаются люди. Но от нас, именно от нас, зависит, чтобы этот город никогда не восстановился, потому что в него будет некому вернуться.
Я подумал, что, вероятно, он прав, и вернуться сюда будет действительно некому. А значит, Итиль уже никогда не будет восстановлена и растворится среди трав, песка, островов и откосов великой реки.
— Куда вы пошли потом? — спросил я.
— Куда-то на юг, — ответил он неопределенно, и я перерезал ему горло.
Все последующие дни я скакал на юг, вслушиваясь в далекие шорохи и шумы, настороженные крики птиц, пытаясь упредить наступающих, огибая их предполагаемый кровавый путь по большой неровной дуге. И все же поначалу я натыкался на следы пожарищ и беспорядочно разбросанные тела, обнаруживая раз за разом, что предупредить мне уже некого. Но потом я все чаще начал находить брошенные деревни и утоптанную траву на месте недавних стоянок; я больше не видел мертвых и понял, что обогнал их. Жители стоянок уходили в леса на юге и в долины великих гор. Наконец, настал день, когда я встретил первый хазарский конный разъезд, потом еще один; несколько раз я повторил рассказ про гибель Итили, но, за исключением деталей, они уже все знали. И тогда я понял, что сделал то, что был должен; душа же все эти дни билась, кровоточила и изнывала капля за каплей, устремляясь на север. Я повернул навстречу зиме, мимо редких лесов, заводей, поперек рек, холмов и косогоров. Я проходил путь крови в обратную сторону, от пустых деревень к следам пожарищ, трупы смотрели на меня своими пустыми выклеванными глазницами; и все же день ото дня тел становилось все меньше, а те, что я встречал, оказывались все более и более бесформенными, растерзанными птицами и дикими зверями. Во многие деревни уже возвращались уцелевшие жители, хоронили убитых, на новых местах возникали стоянки.
А потом я увидел этот холм, на котором она стояла и махала обеими руками — хрупкая одинокая фигурка на фоне чудовищного пустого неба. Я мог бы узнать этот холм среди десятков тысяч других. Их стоянка была сожжена и разграблена дотла; было похоже, что они стали одной из первых жертв этой войны — вскоре после того, как я ее бросил; да и в эти места пока еще никто не рискнул вернуться, чтобы похоронить убитых. Впрочем, трупов было не так уж и много: возможно, им удалось спастись; возможно, их просто угнали в рабство. Я долго искал ее тело, но так и не нашел и заночевал на пепелище, среди мертвых; а утром я все же увидел ее. Она лежала в стороне, как и жила; мне показалось, что она пыталась бежать, так что обе стрелы попали ей в спину. Я отнес ее к реке и похоронил около большого серого камня, на косогоре, совсем рядом с водой, там, где впервые ее увидел — со стадом длинношерстных черных коз. Мне хотелось похоронить ее по хазарскому обычаю, вместе с лошадью, но вокруг было пусто. Я провел там много дней в оцепенении и пустоте. Холода неожиданно отступили; днем было жарко, и солнце стояло высоко; воздух был наполнен запахами осенних трав. А потом я пришел на ее могилу в последний раз, разжег костер, поднес руки к огню и начал раскидывать горящие головни в высокие желтые степные травы. Я смотрел, как степь медленно загорается, сел на коня и сказал себе, что хочу проверить, смогу ли я ускользнуть от расползающегося степного пожарища. Была уже осень, влажно и прохладно, несмотря на солнечные дни; я слышал треск огня за своей спиной, но мой конь, отдохнувший за долгие дни похорон, оказался быстрее. Вскоре он оставил огонь далеко позади. Я поднялся на вершину плоского желтого холма, остановился и долго смотрел на медленно подступающее море огня, на багровое зарево горящей степи.
Меня разбудили около двух часов ночи; с юга, из густой темноты Самарии, уже пару минут доносился дальний, беспорядочный, непрекращающийся шелест выстрелов. Потом я услышал глухие взрывы гранат, похожие на кашель. Но к этому моменту все уже были на ногах. Впрочем, девица на армейском коммутаторе не смогла ничего мне объяснить, кроме того, что там, по всей видимости, шел бой; но это было понятно и без нее. Мы заняли позиции по периметру Зоара Бет и разбудили ешиботников. Потом по коммутатору я услышал, как вызывают группу поддержки; чуть позже совсем недалеко от нас прострекотали вертолеты. Бой стих. Я еще раз спросил, можем ли мы помочь в прочесывании местности, но получил отрицательный ответ; я знал, что они предпочитают это делать без участия мелких и разрозненных групп резервистов — тем более ночью. Через пару часов картина прояснилась. На маленькое поселение к западу от Зоара Бет, которое точно так же охраняли несколько резервистов, напали боевики, как кажется, из «Исламского джихада»[212]; они пробрались под прикрытием кустов, растущих вдоль гребня холма. Штурм был достаточно удачным; первым погиб часовой, стоявший на воротах; потом их командир, выбежавший первым. Было ли это результатом оплошности, или хорошей подготовки боевиков, или того и другого, было неясно, да в данный момент и не имело значения. Еще два солдата и один поселенец были ранены; но арабы отступили. Труп одного из них вскоре нашли; а группы поддержки и специальные части до утра прочесывали местность, но, впрочем, безуспешно.
— Интересно, почему они полезли туда, а не к нам, — задумчиво спросил один из нас — тот, что пытался писать роман про рабби Элишу, — там что, медом намазано?
В ответ я выругался.
Утро было нервным и беспорядочным, но к середине следующего дня суматоха улеглась; после бессонной ночи хотелось спать, и я вышел к ограде поселения — на ту сторону, где вчера шел бой. Его подробности, которые меня очень интересовали, были ясны еще не до конца. Я закурил, сел на камень. Было очень тихо; передо мной лежали бесконечные серые холмы, бледные, обесцвеченные солнцем, с белесыми пятнами и бурыми прожилками. Я поднялся и медленно пошел вдоль ограды небольшими шагами, пока мой взгляд не остановился снова на обрывке невидимой дороги, из пустоты в пустоту исчезающей среди холмов. «Неужели это и есть та самая дальняя дорога, — подумал я, — а этот караван — тот самый казенный дом?» «Но едва ли», — мрачно ответил я себе. Неожиданно стало слышно, как за моей спиной молятся ешиботники; я поднял серый треугольный камень и подбросил его на ладони. Когда стало смеркаться, сменил одного из часовых и отправил спать всех, кого смог. «Давай считать, — сказал я себе тогда, — что сегодня террористы уже не придут». Солнце уже давно исчезло в море, почти погасли огни дальней арабской деревни, и темнота Самарии, густая, вязкая и немного пугающая, подползала к самым ногам. Месяц был тонким, бледным и осенним, чуть белесым, бесформенным от невидимых облаков. Холод прикасался к коже сквозь ткань куртки, а где-то там, за моей спиной, лежал вечный город Иерусалим.
