Через три недели Дейн был в отчаянии. Он согласился бы на все, хоть отдаленно напоминающее симпатию: «олух», или «дурень», или если она запустит в него драгоценной вазой, разорвет на полоски рубашку, устроит скандал – ради Бога!
Беда в том, что он не смел слишком ее провоцировать. Если бы он сделал что-то действительно отвратительное из того, на что способен, он мог бы получить желаемый скандал. Мог также прогнать ее. Во благо. Но он не мог рисковать.
Дейн знал, что ее терпение не безгранично. Быть идеальной женой совершенно невозможному мужу – геркулесов труд. Даже она не сможет держаться вечно. А когда ее терпение лопнет, она уйдет. Во благо.
Через месяц Дейна охватила паника: он заметил изъяны в ее ангельски терпеливом дружелюбии. В середине июня, в воскресенье, он сидел за завтраком, плохо владея лицом, исподтишка поглядывая на тонкие линии на лбу и в уголках рта, говорившие о ее напряженности. Поза тоже была напряженная, как и послушная улыбка, которую она нацепляла на лицо во время прискорбно-веселых разговоров ни о чем и, уж конечно, не о том, что происходит с ними.
«Я ее теряю», – подумал он, и рука потянулась, чтобы привлечь ее к себе, но вместо этого взяла кофейник. Дейн налил себе кофе, беспомощно смотрел на черную жидкость и видел в ней свое будущее, потому что не мог дать жене того, чего она хотела.
Он не мог принять монстра, которого она называет его сыном.
Дейн понимал, что в ее глазах он ведет себя неразумно. Даже себе он не мог объяснить свое поведение, хотя думал над этим всю последнюю чертову неделю. Он не нашел других причин, кроме отвращения. Даже сейчас, в панике и с болью в сердце, он не мог сдержать прилив желчи, когда представил себе темное упрямое лицо с огромным клювом, бесформенного, веснушчатого мальчишку. Все, что он смог, это застыть в кресле, притворившись, что он цивилизованный человек, в то время как внутри его выл и бесился монстр, жаждущий разрушения.
– Мне надо спешить, а то опоздаю в церковь, – вставая, сказала Джессика.
Он тоже встал, вежливый муж, и проводил ее вниз, и следил, как Бриджет надевала на ее светлость шаль и шляпку.
Он выдал шутку, которую повторял каждое воскресенье, – что леди Дейн подает обществу хороший пример, а лорд Дейн обдуманно держится подальше, чтобы крыша церкви не рухнула на головы набожных жителей Аттона.
И когда карета ее светлости поехала, он, как и в предыдущие четыре воскресенья, стоял и смотрел, пока она не скрылась за поворотом.
Но в этот день отдохновения он не захотел идти в свой кабинет, как обычно. Сегодня он пошел в маленькую часовню Аткорта, сел на твердую скамью, на которой в детстве множество воскресений сидел и дрожал, отчаянно пытаясь думать о высоком, а не о голоде, разъедающем живот.
Он чувствовал себя потерянным и беспомощным, как тот мальчик, который пытался понять, почему Небесный Отец сделал его неправильным внешне и внутренне, гадая, какую молитву надо произнести, какое наказание перенести, чтобы Он сделал его таким, как все.
Пока лорд Дейн сражался с внутренними демонами, его жена готовилась изловить одного во плоти. Она верила в Провидение, однако все же предпочла поискать помощь из более доступного источника. Ее помощником стал Фелпс, кучер.
Он был одним из немногих, кто остался из прислуги прежнего маркиза. Тогда Фелпс был младшим конюхом. То, что Дейн его оставил и повысил в должности, говорило о его способностях. То, что он называл его Фелпс, а не «кучер Джон», свидетельствовало об уважении.
Уважение было взаимным.
Это не значило, что Фелпс считал его светлость непогрешимым. Что это значило, Джессика поняла вскоре после непредвиденного осложнения в Девонпорте: Фелпс делал не то, что хозяин прикажет, а то, что пойдет ему на пользу.
Союз между Джессикой и кучером установился в первое воскресенье, когда Джессика отправилась в церковь в Аттоне. Когда она вышла из кареты, Фелпс спросил разрешения провести своего рода «медитацию», как он это назвал, в пабе «Свистящее привидение».
– Конечно, – сказала Джессика с грустной улыбкой. – Я и сама хотела бы пойти с вами.
– Да, понимаю, – сказал он, растягивая слова, как коренной житель Девона. – Вчерашняя свара с этой дурой известна уже всему Дартмуру. Но вашей светлости нет дела до того, что всякие остолопы мелют языками, да? Стреляли в него. – Обветренное лицо расплылось в улыбке. – Ну ладно! Вы и остальных научите понимать, из чего вы сделаны.
Через несколько дней, отвозя ее к викарию на чай, Фелпс еще больше прояснил свою позицию, поделившись с Джессикой тем, что услышал в «Свистящем привидении» о Черити и Доминике, и добавив от себя все, что знал об этом деле.
Так что к пятому воскресенью Джессика неплохо представляла, что за женщина Черити Грейвз, и имела более чем достаточно доказательств тому, что Доминика надо спасать.
Согласно Фелпсу, пока Черити, как цыганка, бродили по Дартмуру, мальчик оставался на попечении старой бабки-повитухи Энни Гич. Энни умерла за месяц до возвращения Дейна в Англию. С тех пор Черити околачивалась в окрестностях Аттона. Сама она редко появлялась в деревне, зато ее сына, который большую часть времени был предоставлен самому себе, видели здесь слишком часто, и слишком часто он нарывался на неприятности.
Полтора месяца назад несколько благонамеренных местных жителей попытались устроить его в школу. Доминик отказался. Все три раза, что его привозили в школу, он затевал драки. Он дрался с другими детьми, устраивал дурные проделки. Его нельзя было научить хорошему поведению, потому что на все попытки он отвечал смехом и ругательствами. И поркой его нельзя было привести к послушанию, потому что для этого его сначала надо было поймать, а он чертовски быстро бегал.
