— Ты совершись глупость, если останешься, безмозглая девчонка, — кривая полуулыбка подпортила упрек Доминика.
Его сестра стояла над ними, сложив руки и расставив ноги. — Я не вижу, почему это с моей стороны будет глупостью сделать то, что собираетесь сделать вы трое. Я — часть этой семьи и не оставлю вас.
Софи восхитилась, гордилась спокойной смелостью девушки перед лицом суровых родственников. Хотя она никогда этого не ожидала, но поняла, что будет скучать по Гордонам, даже по резкому Доминику, и непреклонному, грубому дяде Барнаби. Их сила духа происходила от каменистых скал и беспокойного моря. Но всё же то, что случилось с Домиником сегодня доказало, что они не были неуязвимыми, что они были такими же хрупкими, как любой другой человек.
Ради своей храброй, хотя и нежной кузины, она знала, что должна была делать. Подойдя к лестнице, она потянулась и схватила Рейчел за руку. — Я думаю, что ты и я должны уехать. Это не мой спор. И не твой.
Молодая девушка высвободила руку. — Я не стану убегать. Моя семья нуждается во мне.
— Разумеется, они в тебе нуждаются, — сказала Софи так приветливо, как могла. — Но ты будешь здесь лишь помехой. Если твой отец и Чад собираются действовать сообща, чтобы найти убийц, их не стоит отвлекать переживаниями насчет нашей безопасности, верно?
Возмущение Рейчел стало не таким явным. — О, я об этом не подумала…
Она вопросительно посмотрела на отца.
— Она права, девочка.
— Прошу, послушай их, Рейчел. И уезжай.
Все головы повернулись к гостиной. Где растрепанный Йен смотрел на Рейчел. В его глазах горело упрямство. Софи затаила дыхание. Она узнала этот взгляд, видела его бесчисленное множество раз у Чада: когда он опасался за ее безопасность, когда держал ее в своих объятиях, когда входил в ее тело, овладевал ею.
Но она также видела другое выражение его лица, неясную маску тайн и вины. Она надеялась, что ее молоденькая кузина никогда не увидит этот взгляд на лице молодого рыбака, и не испытает боль от того, что узнает значение этого взгляда.
— Пожалуйста, Рейчел, — прошептал он снова.
И когда девушка кивнула в знак согласия, сердце Софи наполнилось любовью к этой паре, а также долей зависти. Барнаби Гордону не нравилась нежность, которую Рейчел питала к Йену, и всё же юнец стоял тут, ради нее, рискуя вызвать отцовский гнев.
Если бы только Чад обладал той же спокойной смелостью, то, по крайней мере, он бы избавил ее от боли, вызванной его ложью.
И от боли, вызванной ее любовью к нему.
Софи дрожала в предрассветной прохладе. Ее сумки были упакованы и вместе с пожитками Рейчел ожидали, пока их положат в экипаж викария, который должен был вскоре прибыть. Пока остальные ели наспех приготовленный тетей Луизой завтрак, состоявший из яиц и кровяной колбасы, девушка в одиночестве стояла на пляже, очерченном продолговатыми тенями дюн.
Беспокойные волны бросались на песочный берег, накатывая барашками. Пена попадала на ее юбку, иногда на щеки. Она даже не удосужилась вытереть влагу с кожи, а позволила ей слиться со слезинкой, которую не смогла удержать.
Она не могла принять это ощущение безысходности. Если бы только она могла убедить свое сердце в том, что понимал ее разум; Чад Раттерфорд не был тем человеком, которого она встретила в часовне на Блэкхит Мур, не был тем благородным, честным и настоящим. Она задумалась, не туман ли создал его иллюзию, или она сама, из-за своего одиночества и желания найти что-то захватывающее и ценное в этой суровой стране?
Вероятно, в этом его нельзя было упрекнуть.
— Я подумал, что найду тебя здесь.
Ее охватила дрожь от бархатного тембра его голоса, но она не отвернулась от бушующего моря. То, что он нашел ее тут, не удивило Софи. Прошлой ночью он остался на ферме, втиснув свое длинное тело на тот самый диванчик, на котором лежал Доминик, а затем поднялся наверх в свою постель. Она намеренно ускользнула на берег моря, чтобы избежать ненужных споров и последних, неважных воззваний, но, оказалось, он не мог ее оставить без слов прощания.
Она бы так хотела, чтобы он поступил по-другому. Она так хотела, чтобы он вернулся в Эджкомб или куда-нибудь, чтобы не заставлял ее выносить мятежное желание, возникающее в ней в его присутствии. Воспоминания о каждом поцелуе, о каждом прикосновении, и болезненная жажда, которую они вызывали, будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь.
Почему бы ему не уйти и не подарить ей мгновение спокойствия?
— Софи, я… я хотел…
Он почувствовала жар его ладони, нависшей над ее затылком. Он подошел ближе, и прикосновение его груди к ее спине зажгло ее кожу. Она дернулась и развернулась к нему лицом. Он стоял в рубашке, лен на ветру прилип к его мускулистому торсу.
— Сделать что? — спросила она. — Извиниться?
— Я бы извинился, если бы это было возможно, я знаю, что потерял твое доверие. Вероятно навсегда, — Бриз смахнул его золотистые волосы с брови, показав заживающий порез на виске. Круги под глазами отражали темные тучи, плывущие над водой. Его усталый, хриплый голос отдавался эхом в беспокойных океанских глубинах.
Не желая поддаваться чувствам сочувствия и беспокойства, крепко охвативших ее сердце, она отвернулась, глядя на летящего в шторм буревестника, устремившегося вниз к волнам. — Как ты можешь даже говорить о доверии? Я так доверяла тебя. Так доверяла. Почему ты не мог ответить мне тем же?
— Если бы я тебе рассказал правду с самого начала, поняла ли ты меня? Простила бы?
— Твои преступления должны быть прощены по закону. Но твоя ложь и воровство — это я нахожу непростительным.
— Воровство? — он нахмурился, искренне озадаченный. — Разве меня за это уже не судили?
— Я имела в виду то, что ты украл у меня. — Ее сердце. Ее девственность. Да. По правде сказать, ничего он у нее не украл. Она сама отдалась ему с радостью и жаждой. Внутри нее родилась дрожащая уверенность, что если они еще немного постоят на этом пустынном, обдуваемом ветрами пляже, то она отдастся ему вновь, окажется в его объятиях и отдаст своё сердце, своё тело.
— Я — мерзавец, Софи. И да, я украл у тебя то, чего в моей собственной жизни не доставало: твою смелость, твой дух и твою милую, упрямую решительность сделать всё правильно, не обращая внимания на риск для себя. — Он поднял руки, словно хотел потянуться к ней, потом опустил их по бокам. — Неудивительно, что я не мог сопротивляться тебе.
Его голос превратился в шепот, который и ласкал, и мучил ее. Софи позволила себе взглянуть в его коньячного цвета глаза, ожидая увидеть тени и неизвестность, а нашла лишь боль и такое глубочайшее сожаление, что боялась утонуть в нем, если подождать еще на мгновение дольше. Она посмотрела на море.
— Прошу. Поверь, что я никогда не желал причинить тебе боли, — прошептал он позади нее.
— Если бы только ты не солгал, вероятно, мы нашли бы способ пробить отверстие в стене между нами. Но даже, когда ты, наконец, признался в том, что связан с контрабандистами и мародерами, ты снова солгал.
Он обошел вокруг нее, на его лице явно видно было непонимание. — Я рассказал тебе всё прошлой ночью. Клянусь, что ничего не упустил.
— Это касается не того, что ты упустил, — сказала она, — а того, что ты добавил.
