Скриптер

суровое наказание, вплоть до увольнения. В отдельных, особо тяжких случаях, можно нарваться на редактуру личности проштрафившегося редактора, что равносильно ликвидации самого человека.

Но у него, редактора Третьего канала, сейчас нет времени на то, чтобы вскрыть сейф; у них, у их небольшой команды, оказавшейся в форс-мажорных обстоятельствах, нет должных условий для выполнения рутинной процедуры входа. А это значит, среди прочего, что он не сможет включить прибор ПС, потому что он не располагает необходимым запасом времени.

Редактор Третьего нисколько не сомневался в себе. Он, как и прежде, ни секунды не сомневался в том, что и без штатного источника «света» способен увидеть как сам пространственно-временной экран, так и свою рабочую панель. Лишь бы только открылся канал.

Метроном продолжает ритмично постукивать, бесстрастно отсчитывая последние минуты – уже и секунды – уходящих суток. В рубке звучит хрипловатый голос Часовщика, также дающего отсчет.

Павел Алексеевич мысленно поторопил… нет, не время, и даже не самого себя, а нечто, что наделено собственным разумом, что определенно, – и многократно – превосходит разум любого отдельно взятого человеческого индивидуума и даже группы людей.

– Николай, наденьте очки! – скомандовал Редактор. – И займите штатную позицию!

Охранник выключил пакетником освещение. Опустил на лицо защитные «консервы». Перевернул стул, оседлал его. Николай сидел теперь у самой входной двери, спиной к белоснежной сияющей стене. К той противоположной от входа в рубку стене, которая на глазах – но не всех, а Редактора – быстро меняла цвет. И, как могло показаться, меняла даже свою структуру: по поверхности экрана, подобно судорогам при родовых схватках, прокатывались – все с больше амплитудой и все чаще – некие волны, некие пульсации.

– Сорок два. Сорок один. Сорок…

Павел Алексеевич физически ощущал, как уходит с каждым щелчком метронома драгоценное время.

Впрочем, он уже видел оживающую у него на глазах картинку. Ту самую картинку, которая каждый раз заставляла замирать сердце – рождающийся словно ниоткуда, проступающий из сияющей пустоты, постепенно набухающий, становящийся объемным, проявляющийся полутонами, а затем и красками, контур экрана.

– Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь…

Хотя Павел Алексеевич далеко не первый год занимается своим ремеслом, он – да, да, даже он – затруднился бы с ответом на вопрос, какова природа того света, который наполняет, а, возможно, и весьма вероятно, генерирует или же сотворяет те пространственно-временные каналы, о существовании которых большинство homo sapiens не знают ровным счетом ничего.

– Двадцать. Девятнадцать. Восемнадцать…

Самое точное – хотя и расширительное – название этому свету самому Павлу довелось однажды услышать в Греции, в Афоне, от местного старца. Тот говорил только на греческом; но для будущего Редактора языкового барьера не существовало даже в ту пору, когда он был еще зеленым юнцом.

Монах спросил тогда у парнишки, приехавшего паломником в святое место из северной страны, у девятнадцатилетнего юноши, который однажды поднялся по ветхой веревочной лестнице в его выдолбленную в скале келью:

– Зачем ты пришел ко мне?

– У меня есть вопросы, отче. Мне сказали, что вы из тех редких людей, кто видит невидимое…

– Ты не найдешь здесь ответов на свои вопросы, – сказал старец. – Ты должен и будешь служить, но не так, как служим мы.

– А как? И главное – кому?

– Ты – человек избранный. Иди своей дорогой, дорогой света. И запомни, что имя Ему – Пресветлый Мрак[14].

В помещении стало заметно прохладнее; температура опустилась до привычных в подобных условиях величин, находящихся в диапазоне восемь-десять градусов по Цельсию.

Вдруг, не пойми откуда, – помещение-то ведь герметичное – повеяло озонированным воздухом.

Это дуновение, этот легкий сквознячок, приятно холодящий кожу, этот дующий невесть откуда ветерок, пахнущий свежестью, ароматом мяты и еще чем-то, чему трудно подобрать определение, напомнил – но вскользь – о бушующей снаружи грозе.

И этот же сквознячок, сам факт его возникновения, одновременно является одним из – но не единственным! – признаков открывающегося канала…

Панель с окнами и набором рабочих инструментов загрузилась полностью на двести восьмидесятом щелчке метронома.

Павел Алексеевич мгновенно переместил по экрану один из двух проявившихся только что маркеров, исполненных в виде «десницы». Нажал десницей на появившуюся посреди лазоревого экрана золотистую кнопку с надписью – ВХОД.

И… ничего не произошло.

Павел Алексеевич подвел туда же, под кнопку активации рабочего аккаунта редактора Третьего канала вторую «десницу». После чего, действуя уже обоими маркерами – продавливая, как ему самому казалось, физически некую упругую преграду, причем, обеими руками и всем своим весом – нажал что есть сил!..

По экрану пробежала еще одна мощная световая волна, еще одна судорога; послышался несильный хлопок, после чего в центре экрана открылось рабочее окно.

Доступ редактора Третьего в открывшийся только что канал подтвержден; можно приступать к работе.

Часовщик следил за показаниями соответствующей – секундной – шкалы хронометра. В руке у него зажат ручной секундомер, но он пока его не включал, а лишь держал наготове.

Стрелка плавно перемещается по круговому циферблату секундной шкалы хронометра, сегментированному на шестьдесят делений. В данном случае, как и в ходе их предыдущего сеанса, одной эталонной секунде соответствует одно полное колебание этого обычного с виду механического метронома.

Петр Иммануилович по обыкновению сидел ровно, почти не сутулясь; он не выказывал беспокойства, не подавал малейшего виду, что с нетерпением ожидает команды.

– Часовщик, – прозвучал в рубке сухой, лишенный интонаций, голос Редактора, – стоп время!

На двести девяносто четвертом щелчке метронома Часовщик остановил ход локального физического времени; он сделал это, положив правую руку на конус стоящего перед ним на столе прибора, заблокировав тем самым маятник метронома.

В это же мгновение остановилась стрелка секундомера хронометра. Лежащие на чуть высветлившейся после входа в канал мраморной столешнице старые, но все еще надежные и очень точные часы фирмы «Павелъ Буре» продолжают отсчитывать текущее физическое время.

В установившейся в рубке полной тишине прозвучал хрипловатый голос Часовщика:

– Время остановлено!

– Дайте показания!

– Местное объективное время – месяц Май, Четвертое число, двадцать три часа, пятьдесят девять минут… пятьдесят пять секунд!

– Принято!

Павел Алексеевич перевел дух; и лишь после небольшой паузы, четко, раздельно выговаривая слова, произнес:

– Локальное время зафиксировано! Редакция Третьего канала приступает к работе.