долгие переговоры и приготовления. Пыл восстания уже поостыл. Люди готовились провести осень и зиму в Зиле, ставшей теперь ловушкой. А что еще оставалось делать? Им не особенно нравилась перспектива сдаться на милость солдат, даже если бы и удалось покинуть город. Некоторые думали, а не лучше ли было позволить Наместнику набивать закрома и попробовать пережить голод. Товарищи напоминали им, что так легко рассуждать, когда брюхо сыто, а если бы они сейчас голодали, то запели бы по-другому. В Зиле много еды, во всяком случае, больше, чем снаружи…
Многие, как и писец, дивились тому, как их угораздило попасть в эту мясорубку, и не знали, как теперь сберечь свою шкуру.
Писец как раз размышлял об этом, когда в ровном шуме дождя проступили и другие звуки. Порывистый ветер то и дело окатывал его рваными струями теплого дождя, и один из порывов принес вдруг то ли скрип, то ли визг колеса. Робкий писец постеснялся рассказать другим часовым о том, что услышал, и предпочел ждать. То и дело ему слышались слабые отзвуки, которые приносил ветер. И в душе нарастало чувство, что творится что-то неладное. Мимолетный шум мог бы быть плодом воображения, если бы писец таковым обладал. Но он был благоразумным, практичным и не склонным к фантазиям человеком.
В конце концов он поделился своим беспокойством с парнем из ближайшего караула. Тот выслушал и скоро доложил своему офицеру, так сведения дошли до начальника караульной службы. Тот потребовал, чтобы писец отчитался о том, что слышал. Нашлись и другие, кто его поддержал — мол, и они тоже кое-что слыхали. Люди упорно вглядывались во тьму, но ночь за завесой дождя стояла непроглядная.
— Запустить ракету! — скомандовал начальник. Ему не особенно хотелось это делать, он боялся понапрасну переполошить своих, а заодно и чужих. Но еще больше пугало нарастающее беспокойство, которое ползло вверх по позвоночнику.
Через несколько минут ракета с пронзительным свистом рассекла небо. За ней потянулась тонкая струйка дыма. Свист затих, а над Зилой распустился, подобно цветку, ослепительный сияющий шар. Свет затопил склон холма.
И люди испугались увиденного.
У подножия кишмя кишели солдаты. В свете фальшивого солнца они замерли, как фигуры барельефа. Поверх кожаных доспехов каждый надел плащ из черного брезента, и с такой маскировкой они покинули свой лагерь и незамеченными пересекли пространство, на котором жители Зилы могли расстрелять их из луков и пушек. Люди в мокром брезенте походили на жуткого вида жуков с блестящими черными надкрыльями, которые ползли к стенам города. Враги тащили с собой мортиры, лестницы и собственные пушки. Неожиданность открывшегося пугала сама по себе. Так пугаются, сняв повязку и обнаружив в ране копошащихся червей.
По склизкому холму карабкалось около трех тысяч воинов.
Поднялся большой переполох — и в городе, и в наступающем войске. В свете угасающей ракеты солдаты сбрасывали с себя брезентовые плащи и стягивали чехлы с огневых пушек, отлитых в форме скалящихся псов или кричащих демонов. Тьма опустилась вновь и скрыла наступающих. А усыпанной огнями Зиле спрятаться было негде.
Били в набаты. Выкрикивали приказы и предупреждения. Мужчины отшвыривали в сторону игральные кости, шары, жаркое и хватались за оружие, которое так небрежно побросали у стен.
Огневые пушки дали залп.
Темнота у подножия холма вновь рассеялась, точнее, была разорвана вспышками: железные пасти выплевывали пламя, каждый раз на миг освещая войска противника. Зажигательные ядра медленно, лениво перелетали через городские стены, вращались, и сквозь трещины в металлической «скорлупе» вытекал жидкий огонь. Они пробивали крыши домов, катились по улицам, выбивали куски стен. От сильного удара снаряды взрывались и разбрызгивали густое вещество, которое вспыхивало на воздухе. Пылающие ручейки растекались по мостовым, и дождь не мог их погасить. Темные дома там и здесь превращались в костры, потому что внутри них полыхала мебель. С жутким воем метались по улицам, превращаясь в факелы, мужчины, женщины и дети с обугливающейся кожей.
Первый залп посеял в городе ужас, боль и смерть. Второй не заставил себя ждать.
Баккара вскочил с постели еще раньше, чем затих визг первой ракеты, а когда ударили пушки, уже застегивал свои кожаные доспехи. Мисани проснулась вместе с ним, но не поняла, что значил запуск ракеты. Однако когда раздались взрывы, она и сама была на ногах. Баккара подбежал к окну и распахнул ставни. Она быстро надела платье и заплела волосы в тяжелую косу, которую завязала у основания узлом.
Баккара разразился грязными ругательствами, взглянув на крыши Зилы. Пламя уже разгоралось.
— Я знал, что будет так, — проскрежетал он. — Будь они все прокляты! Знал!
Отвернувшись от окна, он увидел, как Мисани завязывает сандалии. Обычно она собиралась очень долго, но, когда особого шика не требовалось, могла одеться за минуту.
— И куда это ты? — рявкнул он.
— С тобой.
— Женщина, предупреждаю, у меня нет времени с тобой возиться.
Оглушительный удар сотряс комнату. Баккара оступился и схватился за комод, чтобы не упасть. Обстреливали крепость. Заряды огневых пушек, конечно, не пробьют стены такой толщины, но по камню уже струились и стекали во двор полыхающие ручейки.
— Я не собираюсь здесь оставаться. Крепость — самая заметная цель во всем городе, — ответила Мисани. — Иди и не беспокойся обо мне. Я сама о себе позабочусь.
Она не смогла бы сказать наверняка, почему ей понадобилось быть сейчас рядом с ним. Разве что напугали взрывы, и не хотелось оставаться одной и думать, какая же судьба постигнет город.
— Нет, ты совершенно права. — Баккара мгновенно успокоился. — Для тебя найдется место побезопаснее.
Мисани собиралась спросить, что он имел в виду, но не успела. В комнату, бормоча проклятия, ворвался Кседжен. Видимо, он не спал — волосы лежали аккуратно, на лице ни полоски от подушки. Мисани, долго наблюдавшая за главой Айс Маракса, поняла, что он страдает хронической бессонницей.
— Что они творят, что они творят?! — завопил Кседжен. Он заметил Мисани и с явным удивлением взглянул на Баккару. Очевидно, не знал, что он спит с госпожой Мисани. — Баккара, что они…
— Они атакуют нас, идиот, как я тебе и говорил! — заорал Баккара. Он оттолкнул Кседжена от двери и вылетел в коридор. Кседжен и Мисани устремились за ним. Баккара почти бежал, на ходу пристраивая на поясе ножны. Снаружи отрывисто щелкали винтовки: люди на стенах сумели собраться и организовать хоть какую-то оборону.
— Мы же вели переговоры! — ярился Кседжен. Чтобы успевать за Баккарой, ему приходилось бежать. — Неужели им плевать на заложников? Они что, собираются спалить императорский город дотла?
— Если потребуется — да, — сурово отозвался Баккара.
Будучи солдатом, он привык к тупости командиров и даже почти с нею смирился. Но правила войны таковы, что младший всегда подчиняется старшему — даже если считает себя умнее. В глубине души Баккара рассчитывал, что Бэраки Зан ту Икэти и Мошито ту Винаксий не осмелятся на штурм, но предупреждал Кседжена, что и такой вариант возможен.
Кседжен не принимал его предостережений всерьез. Он был уверен, твердо уверен, что войска империи будут держать осаду, тянуть время, ждать, пока мятежники остынут, устанут, разочаруются и станут сговорчивее. Боевой настрой их пошатнется, и тогда Бэраки попробуют договориться с самими горожанами. В худшем случае, предпримут попытку штурма, но их наверняка отбросят, потому что положение на холме дает Зиле массу стратегических преимуществ. У императора руки связаны, он не захочет нанести городу серьезный ущерб и убить тысячи простых сарамирцев. Особенно когда положение его столь шатко.
Если у Кседжена и был какой-то дар, то это дар убеждения. Он умел вдохновлять людей, умел сеять в их душах сомнения. И он планировал в те недели, на которые затянутся переговоры, распространять свое учение, дать жителям Зилы веру, цель, которая сделала бы их непоколебимыми. Он ставил на генералов противника, которые не захотят затевать сражений, экономя силы для грядущей гражданской войны.
