Роль морских сил в мировой истории

торговому флоту, так распоряжалась источниками богатства, что могла не опасаться соперничества на океанских просторах. Таким образом, выгоды, доставлявшиеся ей морской силой и богатством, были не только велики, но и стабильны, она целиком распоряжалась ими. Между тем выгоды других государств не просто уступали Англии в масштабах, но были ненадежны по существу, они зависели, в той или иной степени, от доброй воли других стран.

Возникает вопрос, значит ли, что величие или богатство государства следует приписывать исключительно морской силе? Конечно нет. Должное использование и контроль морской торговли всего лишь звено в цепи перемен, при помощи которых накапливается богатство. Но это главное звено, которое покоится на вкладе других стран в благосостояние одной страны, владеющей звеном. Это звено, как подтверждает история, является самым надежным средством притяжения богатства. Англичанам контроль и использование морской торговли кажутся естественными, появлявшимися благодаря стечению многих обстоятельств. Годы, непосредственно предшествовавшие Войне за испанское наследство, способствовали, кроме того, дальнейшему процветанию Англии благодаря ряду фискальных мер. Маколей отзывался о них как о «глубоком и солидном фундаменте, на котором должно было подняться гигантское сооружение торгового процветания, когда-либо виданное в мире». Можно спросить, однако, не облегчил ли принятие таких мер дар народа, склонного торговать и развившегося благодаря торговле, не проистекало ли принятие упомянутых мер, хотя бы частично, из морской мощи страны и не способствовала ли она этому. Как бы то ни было, на противоположном берегу Ла-Манша мы наблюдаем страну с наилучшим географическим положением и ресурсами, которая начала борьбу за морское преобладание (как военными, так и торговыми средствами) раньше Англии. Особенность положения Франции состояла в том, что она единственная из всех великих держав имела возможность свободного выбора. Другие страны в действиях за пределами собственных границ были более или менее стеснены – в основном либо сушей, либо морем. Но Франция, помимо своей протяженной континентальной границы, владела выходами к трем морям. В 1672 году она определенно сделала выбор в пользу территориальной экспансии. В то же время Кольбер в течение двенадцати лет руководил финансами страны и вывел их из состояния расстройства на такой уровень, что король Франции располагал вдвое большими доходами, чем английский монарх. В то время Франция выплачивала субсидии Европе, но планы Кольбера и надежды Франции опирались на усиление ее морской мощи. Война с Голландией помешала реализации этих планов, продвижение к процветанию прекратилось, страна была отброшена к опоре на собственные ресурсы, изолирована от внешнего мира. Несомненно, что катастрофе, которой был отмечен конец правления Людовика XIV, способствовали многие факторы: постоянные войны, плохое управление страной во вторую половину этого периода, расточительство во всех сферах. Но Франция практически не подвергалась вторжениям извне, война велась у ее границ или в редких случаях вдали от них, ее хозяйство непосредственно от военных действий не пострадало. В этом отношении она почти ничем не отличалась от Англии и находилась в лучших условиях, чем другие ее противники. Откуда же такая разница в итоге? Почему Франция оказалась в убогом и бедственном положении, в то время как Англия – в бодром и процветающем состоянии? Почему Англия диктовала, а Франция принимала условия мира? Причина, очевидно, заключалась в разнице материального положения и престиже. Франция одна противостояла многим врагам, но ее врагов поддерживали английские субсидии. Государственный казначей Англии в письме к герцогу Мальборо в 1706 году отмечает: «Хотя бремя земледелия и промышленности как Англии, так и Голландии чрезмерно (как у них, так и у нас), тем не менее кредитование идет исправно. Между тем финансы Франции настолько истощены, что французы вынуждены набавлять 20–25 процентов к стоимости каждого пенни, высылаемого за границу королевства, если они не высылают его в звонкой монете».

В 1712 году расходы Франции составили 240 миллионов франков, между тем налоги принесли в целом 113 миллионов франков, из которых за вычетом потерь и необходимых расходов в казне осталось всего лишь 37 миллионов франков. Дефицит надеялись покрыть займом в счет будущих доходов, а также рядом сделок, которые трудно назвать и даже понять.

«Летом 1715 года (через два года после заключения мира) казалось, что ситуация не могла быть хуже, – больше не выдавалось ни государственных, ни частных кредитов; больше не было надежных доходов для государства. Статьи доходов, еще не отданные под залог, расходовались на несколько лет вперед. Ни работа, ни потребление не могли возобновиться из-за сокращения денежного обращения. Развал общества дал толчок росту ростовщичества. Чередование роста цен и обесценивания товаров в конце концов довели людей до отчаяния. В обществе начались продовольственные бунты, захватившие даже армию. Мануфактуры зачахли или приостановили работу. Города заполнили обнищавшие люди. Поля земледельцев запустели, земля не обрабатывалась из-за отсутствия сельскохозяйственных орудий, удобрений и скота. Дома рушились. Монархическая Франция, казалось, была готова уйти в небытие вместе со своим престарелым королем»[72].

Таковой была перед великой эпохой угля и железа Франция с населением в 19 миллионов человек (при том что все население Британских островов насчитывало 8 миллионов (а население России в начале XVIII века насчитывало 14 миллионов, причем к концу правления Петра I (1725) уменьшилось. – Ред.), с землями много более плодородными и производительными, чем в Англии. «Напротив, огромные дотации английского парламента в 1710 году вызывали изумление французов, так как их кредиты выдавались редко или не выдавались вовсе, в то время как наши выдавались в изобилии». В ходе той же войны «проявился тот могучий дух предпринимательства наших купцов, который позволял им осуществлять все их планы с энергией, поддерживавшей постоянное денежное обращение в королевстве и стимулировавшей все мануфактуры так, что о тех временах в худшие времена остаются благодарные воспоминания».

«Благодаря договору с Португалией мы оказались в поразительном выигрыше… Португальцы стали ощущать полезную роль их золотых рудников в Бразилии, и удивительная активизация торговли с нами, последовавшая за этим, связала прежде всего их счастливую судьбу с нашей. Так было с этого времени. Иначе я не могу понять, каким образом покрывались расходы войны… В королевстве значительно увеличилось обращение наличных денег в монетах. Это следует отнести, в огромной мере, к воздействию торговли с Португалией, и этим, как я отчетливо показал, мы целиком обязаны нашей морской мощи (которая вывела Португалию из альянса с двумя коронами и поставила ее под защиту морских держав). Наша торговля с испанской Вест-Индией через Кадис, конечно, в начале войны была нарушена, но впоследствии она восстановилась в значительной степени. Это случилось как благодаря прямому сообщению с несколькими провинциями, когда ими правил эрцгерцог (Карл III. – Ред.), так и с Португалией, через посредничество которой велась весьма внушительная, хотя и контрабандная торговля. В то же время мы получали большую выгоду от торговли (тоже контрабандной) с испанцами… Наши колонии, несмотря на жалобы о пренебрежении ими, становились богаче и населенней. Они распространяли свою торговлю дальше, чем в прежние времена… Наша национальная цель в масштабах всей Англии именно в ходе этой войны была в основном осуществлена. Я имею в виду уничтожение морской мощи Франции, поскольку после битвы при Малаге мы больше не наблюдаем появления их больших эскадр. Правда, к этому времени весьма значительно увеличилось число их каперов. Тем не менее потери наших торговых судов, по сравнению с теми, что были при предыдущем правлении, значительно снизились… Разумеется, вызывает большое удовлетворение и вот что. Мы вышли в море вначале в условиях, когда французский король собрал в 1688 году мощные морские силы, а мы в то время преодолевали большие трудности. Когда мы выбрались из той тревожной войны 1688–1697 годов, то оказались перегруженными долгами, слишком большими, чтобы их сбросить в короткий промежуток времени. Тем не менее к 1706 году вместо того, чтобы наблюдать, как французские эскадры контролируют наше побережье, мы стали посылать каждый год против них могучий флот. Он превосходил французский флот не только в океане, но и в Средиземном море. Он заставлял французов удаляться с просторов этого моря при одном только появлении нашего флага… Благодаря этому мы не только обеспечили себе торговлю с Левантом и упрочили свои интересы в отношениях со всеми итальянскими князьями, но также нагнали страх на страны Варварийского (Берберийского) побережья (Марокко, Алжир, Тунис, Ливия. – Ред.). Мы заставили султана панически бояться любого предложения со стороны Франции. Таковы были плоды наращивания нашей морской мощи и того метода, который использовался для этого… Столь крупные эскадры были необходимы. Они сразу защитили наш торговый флаг и союзников, привязав их к нашим интересам. И важнее всего то, что они утвердили репутацию нашего флота столь