знает что лично в ваш адрес и в адрес парткома, и все вы проглотите, если я скажу «да». Времена Павла Корчагина давно прошли, хотя партийные призывы к героическим подвигам молодежи еще звучат. Но все они окажутся малоэффективными, если им не будет предшествовать кропотливая экономическая и организационная работа. А она сегодня не проводится. Значит, и успехи будут незначительные, или их вообще не будет. Это мое личное мнение: поживем – увидим. Но раз я попал в этот водоворот, раз мне так «повезло», я поеду, но не навсегда.
Алеше долго трясли руку и Петр Михайлович, и Антонида Ивановна: свалил гору с их плеч. Когда Алеша вышел из кабинета, Петр Михайлович, обращаясь к Антониде Ивановне, сказал:
– Думал, разговор с ним растянется на полдня, партком собирать придется, нервы тянуть себе и ему, а смотри ты, быстро договорились. Главное, других кандидатов искать не надо.
– Да не это главное. Главное – парень с партией расставаться не думает, наш человек, и с большими задатками на будущее. Только, может быть, не для партии, а для науки.
Алеша вернулся в отдел и, сев за рабочий стол, обхватил голову руками. В комнате было тихо, мимо него ходили чуть ли не на цыпочках, никто с ним не заговаривал, словно он какой-то прокаженный. «Что же со мной произошло, – размышлял Алеша. – Четверть века прожил на свете. Теперь человек женатый, жена-врач – умница и красавица, дочь родилась, имею отдельную квартиру в двухэтажном деревянном доме. Что еще нужно для счастливой жизни, что? А выходит, на другую стезю переходит жизнь, и уже без мамы, моего верного помощника и советчика в трудных ситуациях. Причем в самый трудный для меня момент. На парткоме даже не спросили о моих планах, хотя бы из вежливости. Да не из вежливости, а по- товарищески, по-партийному. Да, и это точно, в этой обстановке каждый член парткома думал только о себе: лишь бы его самого не послали. Коммунисты-ленинцы, как я привык их понимать с детства, уже исчезли, их нет. Неужели нет честных партийцев, старших товарищей, мудрых аксакалов, с которыми можно было бы поговорить, посоветоваться? Я же отлично вижу, что весь партком играл, как труппа заштатных актеров по давно отрепетированному сценарию. Но одно дело партком, другое дело – партия в целом. Или партия обюрократилась и обюрокрачивается, но пока я этого не вижу, наивный романтик, хотя о правильности устройства жизни в социалистическом обществе стал сомневаться еще на студенческой скамье. Мне так и хочется социалистическое общество взять в кавычки, когда словесные определения расходятся с существом дела. Я стал серьезно думать о работе в институте, хотя перед этим долго метался: хотел быть гуманитарием. Годы молодые! Такой поворот в жизни вполне возможен – отбросил юношеские мечтания, а это не просто! Но надо было учитывать реалии жизни, теперь семья – пора становиться инженером. И научную работу нашел по душе, увлекательнейшую, когда стал смотреть на общеизвестное со студенческой скамьи другими глазами. И она захватила уже сейчас меня полностью – эта задача, и на парткоме первое, что у меня мелькнуло в голове: не поеду! И тут же – а почему? Но с другой стороны, кто-то же должен поехать. Что же, я один на один вышел на проблемы чести, долга и совести? Я-то знаю, что партия для меня сейчас многое значит, хотя червь сомнения подтачивает наивное представление о ней. Стало быть, я слепец! И выходить из партии я не намерен, даже мыслей таких нет. Я еще полон комсомольского романтизма, романтик. Вот за свой романтизм и хлебну сполна другой, параллельной жизни, даже приблизительно мне незнакомой. В какой-то мере это, быть может, пойдет на пользу – закончится молодость “вольного стрелка” – наступит молодость зрелого человека. А спонтанное предложение секретаря парткома, что можно и с женой поехать работать в сельское хозяйство, – чушь. Времена декабристок давно прошли, и женское самопожертвование ехать следом за мужем в деревню никому не требуется, даже фантазерам из ЦК. И я полез бы в отчаянную драку за Леночку и сделал бы все что в его силах, чтобы ее не тронули, чтобы она даже не догадывалась, что у партийных бюрократов возникла бредовая идея послать в деревню нас обоих. Зная жертвенность характера Леночки, не сомневаюсь: она бы устремилась за мной, но я бы на это не пошел ни за какие коврижки».
После беседы в парткоме к Алексею подошли Аветик Даниельян, или попросту Дан, и Георгий Рухадзе, подходили и другие ребята, все сочувствовали, похлопывали по плечу – «не на всю жизнь»!.. Не на всю-то, не на всю – а в трудовой книжке записали: «На постоянную работу».
Глава III. На сельской ниве
Прибывшие из Москвы на работу должны были представиться первому секретарю райкома партии: он должен знать новых людей, направляемых на подъем сельского хозяйства. Электричка в райцентр прибыла часов в пять, и в студеные декабрьские сумерки, с рюкзаком за плечами, Алеша отправился в райком, который находился в самом заметном на привокзальной площади здании – в двухэтажном дворянском особняке. Дежурный милиционер, проверив документы, сказал, что часа полтора как закончилось большое заседание, и все разъехались. А первый, Николай Николаевич, один в кабинете, работает. Открыв высокую дверь в приемную, Алеша натолкнулся на человека, выходящего ему навстречу из кабинета.
– Здравствуйте, проходите. Вы приехали работать в МТС? Мы вас ждали, – и он широким жестом пригласил войти в кабинет. – Сейчас организуем чай с баранками, и давайте знакомиться, а то знаю вас только по анкете. Алексей Петрович Ларин? А я Николай Николаевич Разуваев, будем знакомы, – и они обменялись рукопожатием. – Смотрю на ваши ботинки – они для города. Здесь в таких можно и без ног остаться – отморозите. Вот вам записка на склад, получите валенки с галошами и простеганные ватой теплые штаны, иначе замерзнете. Остальное вроде у вас есть. Работать будете в новой МТС, в четырех километрах отсюда. Там, в деревне, вас устроят с жильем, а если будет плохо, то не стесняйтесь, сообщите. А пока вот вам еще одна записка – в гостиницу. Поживете там некоторое время за счет райкома, пока не устроитесь. У вас корни, как я посмотрел в анкете, не деревенские. Но не на всю же жизнь вы к нам, хотя этого я не должен вам говорить.
Завязался разговор. Николай Николаевич не скрывал, что первое время москвичу будет трудно жить в деревне, деревня сейчас в запустении, люди живут бедно, дельных мужиков мало, половину скосила война. А вот пьяниц хватает, драки, безотцовщина. Подрастает новое поколение – на них и надежда.
– Деревню надо поднимать, пора. Ваша задача не только в ремонте технике, но и в подготовке трактористов из молодежи – на них вся надежда.
Утром Алексея разбудило радио: бой Кремлевских курантов и гимн. Последние известия не слушал. Первый день, когда придется работать с неизвестной ему техникой. С техникой он разберется, с людьми тоже постарается найти контакт, может быть, не сразу – все-таки он горожанин, а они крестьяне. Впрочем, какие они крестьяне – они те же рабочие, но в сельском хозяйстве, на сельской ниве. «Сельская нива» – какое-то старомодное, поэтическое понятие. Вся работа будет направлена на подъем сельской нивы. И в этом его задача.
Он встал, привел себя в порядок, быстро перекусил в буфете и пошел в МТС представляться директору.
Оказалось, директор МТС тоже москвич, но сжег корабли – назад себе дорогу закрыл, остается здесь насовсем.
– Плохо сегодня нашей полунищей деревне, очень плохо. Сами увидите, как люди живут. Заведующий мастерской местный. Он скоро уезжает на три года учиться в Москву – вот вы и займете его место. Да вот еще что, Алексей Петрович, беда у нас с кадрами – нет трактористов. Будем готовить человек двадцать пять трактористов, из молодежи, придется вам подключиться. Жильем обеспечим в деревне, поможет Маша, она у нас из местных, агроном и комсомольский секретарь.
Затем состоялась передача дел новому заведующему мастерской. Передавать-то, собственно, было нечего: мастерская недостроенная, без въездных ворот, без окон, за исключением кладовой. В отдельных помещениях были застеклены окна, навешены двери, обитые войлоком и сверху – железом, там было тепло, обогревались электрической печкой с мощной нихромовой спиралью. Центральная часть мастерской была закрыта крышей-фонарем, под которой строители успели установить кран-балку. Но ни крыша, ни стены не спасали трактористов от холода. По мастерской гулял ледяной ветер. Подле каждого трактора в ведрах чадила пропитанная соляркой ветошь вместе с сырыми поленьями. Такого счастья погреть руки хватало не более чем на час, после чего процесс повторялся. Сквозняк разносил по мастерской сажу, которая, оседая на руках и на лицах трактористов и смешиваясь с копотью чадящих двигателей и землей, превращалась в почти не смываемую черную грязь. От нее можно было избавиться только в парилке, с березовым веником, смачиваемым в обжигающей мыльной пене, на полоке, под потолком, в самом горячем месте бани. Вся центральная часть мастерской была забита тракторами – гусеничными, а между ними колесными.
