членкоры. Я подала документы… и все. Дальше процесс шел без моего участия, только иногда обновлялись мое заявление об участии в баллотировке и список научных работ. Все шло автоматически. Я ни к кому не обращалась за рекомендациями, никого не просила ускорить продвижение документов. Я считала, что эта рутина не должна отрывать меня от работы, на которую всегда не хватало времени. А доклад на конгрессе – итог моей научной работы как заведующей отделением НИИ, ежегодно направляемый в академию. Теперь доклад для конгресса придется расширить. Вот и все.
– И тем не менее, хотя, как выяснилось, в Датском королевстве все спокойно, но общения на производственную тему у нас недостаточно. Извольте, кому дорогая мамочка, а кому дорогая Леночка, чаще нас ставить в известность о своих больнично-научных делах и статьях – кого и как вы там, в больнице, режете, и за что, и как зашиваете. По этому поводу я выражаю протест и прошу почтенную публику меня поддержать, а затем начать бросать в воздух чепчики, кричать шепотом «Ура!», памятуя, что спит Светлана.
Алеша и Танюша набросились на новоиспеченного членкора, стали ее тормошить, обнимая целовать, впопыхах опрокинув с грохотом стул. Из комнаты, протирая глаза, вышла только было уснувшая Светлана и, узнав в чем дело, присоединилась к общим восторгам.
А спустя месяц состоялось шумное застолье по поводу получения Леночкой удостоверения члена- корреспондента Академии медицинских наук СССР. Было много сотрудников и учеников Леночки из клиники и с кафедры мединститута, пришли две медсестры из эвакогоспиталя, из райцентра приехал Костя. Директор клиники удивился неказистому жилью Лариных.
– Как же я, Елена Федоровна, не поинтересовался, в каких условиях вы живете. Вы никогда не жаловались. Ваша жена, Алексей Петрович, славится не только своими достижениями в медицине, но еще и скромностью. Почему вы молчите, что живете в таком допотопном доме? Министр узнает, съест меня с потрохами.
– Александр Александрович, дом снаружи хотя и не блещет красотой, но у нас те же удобства, что и в современных зданиях, а самое главное мы не зажаты в пресловутую норму квадратных метров на человека.
– Ну-ну, ведь заграничных к этому дому и пригласить неудобно, хотя в квартире у вас все превосходно, красиво и со вкусом.
А еще через месяц отмечали успешную защиту Алешей докторской диссертации. Тоже было много друзей – и юности, и из института, с заводов. Светлана по этому случаю подарила маленькое существо с черным кожаным носиком, черными глазками и крохотным хвостиком, изображающим восторг перед открывающейся жизнью, просто вылитый Дагни. Дуся поначалу зашипела, шерсть у нее встала дыбом, но потом передумала и, устроившись поодаль, стала наблюдать за новым жильцом в ее доме, поселившимся в плетеной корзинке. Женщины, как и принято, меняли тарелки, подносили новые закуски, а застольем управлял Алеша, и не было гостя, который не произнес бы тоста.
Как-то раз вечером, после работы, Леночка привычно села на колени к Алеше, а он резко раздвинул ноги, словно играл с малышом – и Леночка, ойкнув провалилась почти до пола.
– Алешка, не хулигань – я по серьезному делу.
– Ну, если по серьезному делу, тогда совсем другое дело, – он поднял ее и посадил на колени. – И худющие мы с тобой оба – друг на друге долго не усидим.
– Не худющие, а стройные. Ничего, усидим – родной косточке на родной косточке мягко, и лучше не бывает. Алешенька, заметил ли ты, что я к тебе обращаюсь не только как к мужу, но и как к ребенку. Всю жизнь ты для меня остаешься мальчиком с перебитым носом, которого друг привел к молоденькой медсестре. Муж и ребенок – эти два образа порой сливаются в один. Когда ты спишь, я смотрю на тебя, думаю: ты мой ребенок – я тебя добилась, вынянчила и даже иногда ревную к покойной маме. Я часто думаю, почему я так отношусь к тебе, почему ты для меня только «Алешенька» и «дорогой». Даже к нашей Танюшке, теперь, когда она почти взрослый человек, я отношусь менее трепетно, чем к тебе, хотя все эти эмоции глубоко внутри меня, вы о них не догадываетесь. Алешенька, я боюсь потерять тебя!
– Леночка, что за вздор: я смотрю только на твои чудесные глаза, глажу только твои чудесные золотистые волосы, обнимаю твои чудные плечики и люблю, как и двадцать лет назад. Разве не так, дорогая?
– Все так. Я не по-бабьи боюсь тебя потерять, а потерять как основу, как фундамент нашей жизни, нашей семьи, как человека, с которым решаются любые проблемы. Этот страх всегда жил во мне, как наваждение, предчувствие разлуки. Сегодня, Алеша, получено разрешение на мою десятидневную командировку в Париж. Поскольку конгресс продлится шесть дней, то на четыре дня с помощью работников посольства мне организуют посещение госпиталей, клиник, медицинских НИИ. В последнем пункте задания на командировку мне разрешено встретиться с Наташей и ее семьей и сообщить им, что их заявление о посещении Советского Союза, если оно последует, будет рассмотрено благожелательно.
– Вот это сюрприз! Почти через двадцать лет! То, что ты встретишь Наташу, это любопытно: они знают о ней из твоей анкеты. Но отчего такая прыть у компетентных органов, опережающих Наташины желания приехать или даже вернуться в СССР с семьей? Или, может быть, она подавала такое заявление? Если не подавала, то, возможно, это провокация, чтобы заманить мышку в мышеловку. Наконец, что такое ее семья? Ты что-нибудь знаешь о ее семье? И вообще, как она там живет?
– Сегодня меня вызвали на так называемую выездную комиссию в ЦК партии. Там, в этой комиссии, я встретила Николая Николаевича Разуваева. Он поздравил меня с избранием членкором АМН СССР и попросил передать тебе поздравления с защитой докторской. На мои расспросы о Наташе сказал, что она обеспеченный человек, ей удалось реализовать все свои планы, издана большая монография об историко- литературных связях России в XVII – XIX веках со странами Западной Европы. Работа выдвинута на престижные премии рядом университетов, опубликована на французском и английском языках, имеет очень хорошую прессу. Наташа руководитель кафедры русского языка и литературы в Сорбонне, читает лекции в Оксфорде, в Берлине, в США. С какими-либо заявлениями, порочащими нашу страну, не выступала. Более того, она член многих обществ за сближение с СССР, активно выступает с докладами о русской литературе XIX – начала XX века. Личность в западном мире известная. Ее семья – она и семнадцатилетний сын, студент-филолог Сорбонны.
Алеша напрягся и побледнел. Леночка тут же подскочила к нему, схватила за руку.
– Леночка, родная, пульс нормальный и чувствую я себя как всегда хорошо. Боже, что произошло! У нашей Наташи – сын! Получается, что у нашей Танюши появился брат. А у Наташиного сына имеется отец. Ее сыну семнадцать лет… Кто же отец? Мы с тобой об этом никогда не говорили, но тогда не исключено, что это я. Значит, у нашей Танюшки не просто брат, а родной брат. Ситуация вполне возможная, от которой можно сойти с ума: у меня есть еще и сын. Ну, Наташка, независимая и свободолюбивая, получила то, что хотела и поехала во Францию рожать. А я здесь вроде ни при чем, так получается. Даже не сообщила, что родила сына, террористка. Я же тоже имею на него права, если он мой сын, в чем, конечно, надо убедиться. Только так… Если вдуматься, то, в конце концов, это прекрасно, у Танюшки будет брат, хотя я об этом только что сказал. Им будет легче жить, если они поймут друг друга. Ну почему она не сообщила, что у нее сын?
– Алешенька, своим письмом Наташа боялась поставить тебя, нас в положение советских людей, поддерживающих связь с «родственницей-невозвращенкой». А такая связь в нашем государстве дорого обходится. Для тебя, например, работа в твоем институте была бы невозможной. Она думала о тебе, о нас – это же совершенно очевидно.
– Но, тем не менее, все же сын!.. С другой стороны, обвинять ее в том, что она не сообщила об изменениях в своей жизни, безнравственно. Она, безусловно, каждый свой шаг за рубежом взвешивала, а я ее еще обвиняю. По натуре она аналитик, и ничего не делает, прежде чем не обдумает последствия. Мой это сын или не мой, в любом случае переписка с Наташей закрыла бы мне дорогу в родной институт. Леночка, родная, ты для меня единственная в жизни и Наташа для меня существует только как мать моего сына, если он действительно мой сын. Если это так, то мы должны его принять и полюбить, и ты, и я, и Танюша, и тетя Груша. Увлечение Наташей было мимолетное, и она это знала, знала, что я люблю только тебя. Успокойся, дорогая, не волнуйся. Я не представляю свою жизнь без моей самой умной, самой красивой, самой изящной девочки Леночки, не только моей принцессы, нет, моей королевы, но и королевы всего Клинического НИИ. Не мучай себя, забудь, выброси из памяти то, что произошло фактически спонтанно
