(канцелярскими принадлежностями он предусмотрительно запасся на богатых складах Оранжевого мира). Остальные листы сунул назад и принялся обсуждать с Рангаром возможные варианты эксперимента.
Лада выбрала гладкий участок скалы, положила туда листок и набросала несколько строк. Затем приблизилась к огненной стене и, ободряюще улыбнувшись сыну, показала ему записку.
Не то, явно не то написала Лада, о чем сказала мужу и его брату, потому что в широко раскрытых глазах Олвара появились ужас и мольба, и он отрицательно покачал головой. Но мать лишь властно сдвинула брови, что делала чрезвычайно редко, и указала на последнюю фразу записки. В глазах мальчика заплескались слезы, но он — через силу — кивнул утвердительно.
И тогда Лада начала беззвучно, одними губами, считать, показывая при этом Олвару пальцы: один, два…
И на счет «три» шагнула прямо в золотисто-алую кипень. И вспыхнула, как совсем недавно предатель Балеар Коннефлет, но на этот раз темная фигурка Олвара метнулась в будто черным грифелем нарисованный контур ее фигуры… и громко рыдая, с опаленными вихрами, и тлеющей на рукавах и штанах одеждой, забился в объятиях мгновенно очутившегося рядом отца.
Шок.
Скручивающий в тугой узел все внутренности, все мысли, все чувства.
И ледяным дыханием пустых межзвездных пространств замораживающий этот страшный конгломерат.
Он обнимал сына — а перед глазами застыл черный силуэт на золотом и алом фоне, и огненный вихрь в последний раз взметнувшихся волос, всегда пахнувших свежестью, радостью… Любовью.
Он обнимал сына — и не чувствовал ничего, словно перед ним была холодная каменная статуя.
Но сквозь ледяную пелену в сознании настойчиво пробивался чей-то тоненький голосок… папа, папа, ну хоть ты теперь… ну не надо, папа… папа, милый, ну что же ты!.. — и медленно, медленно, но неотвратимо оттаивал смерзшийся ком, в который превратилось все его нутро… и вот он растаял вовсе, но ожидаемого облегчения не наступило, ибо стужу сменил огонь… всепожирающий нутряной огонь отчаяния и безысходности…
…почему, почему, шептал он истово, ведь и я так мог… а ты не подождала, не захотела подождать… почему, о небо?! Ведь, может, и обошлось бы все… что-то бы придумали и все в живых остались…
Он бессильно опустился вначале на колени, а затем сел на холодный, дочерна обожженный камень, и рядом примостился Олвар, прижавшись к сильному телу отца, а Зоров стоял чуть поодаль, опустив голову, и молчал… да и что он смог бы сейчас сказать? В горле у всех троих першило от слез, пролитых и непролитых… а может, от радиации, кто знает… но им сейчас было все равно.
Бесцельно побродив туда-сюда, Зоров заметил сиротливо белеющий клочок бумаги, отброшенный Ладой в сторону перед смертельным шагом, и поднял его.
— Вот, брат, записка Лады… — Он подошел к Рангару и протянул ему листок. Тот схватил его и прижал к лицу, как святыню. Потом отстранил руку с запиской и начал читать вслух, хотя голос еще неважно слушался его.
«Милый мой мальчик, мой Олвар! Сейчас ты сделаешь все, что я напишу, прикажу тебе властью матери. Я войду к тебе, и когда буду проходить сквозь огненную стену, в ней возникнет как бы моя тень. Смело бросайся в эту тень, но не вздумай коснуться огня! Ты пройдешь, должен пройти, ибо я видела проход не только глазами, как думает дядя Саша. Так что вперед, мой сын, на счет три… я покажу тебе когда. Я заклинаю, я прошу, я требую, я умоляю тебя — сделай это! Ибо в противном случае я все равно войду к тебе — но моя смерть будет бессмысленной, а значит, моя душа попадет на небесный остров Таруку-Гарм не в благоуханные рощи, а в кипящее озеро. Так что сделай, что я прошу. Так ты спасешь мою душу и сохранишь жизнь отцу, дяде Саше и себе. Обнимаю и целую — твоя мать».
Рангар долго держал записку в руках, пока она не выпала из обессиленных пальцев. Слезы текли по его лицу; до этого он плакал только однажды — когда погиб Тангор Маас.
Перекувырнувшись в воздухе, записка легла другой стороной, и Зоров увидел, что и там что-то написано. Он наклонился и поднял листок бумаги.
«Рангар, Саша, простите меня, — читал теперь уже он, медленно и четко выговаривая слова. — У меня просто не было другого выхода, и я не могла ждать, когда вы проведете свои эксперименты. В любой зан — а я это прекрасно видела — Олвар мог потерять сознание и упасть, и причин тому было много: слабость от недоедания, переживания, страх… Я не могла этого допустить, тем более что совершенно была уверена, что с ним ничего не случится. Я ведь оказалась права? Еще раз — простите, но жизнь сына для меня дороже всего. Рангар, мой милый, родной, я очень люблю тебя. Целую. Твоя Лада».
Зоров протянул листок брату и тот, аккуратно его сложив, спрятал в нагрудный карман. Затем Зоров взглянул на красный карлик, солнце этого злосчастного мира, и негромко сказал:
— Рангар, Олвар. Пора идти. Случившегося не вернешь, а до цели мы дойти обязаны. Светлой памяти Лады, Гора… Обязаны. Идем.
И впервые взглянул в сторону центра плато, где гигантским изумрудом сверкала Дверь. Их последняя Дверь.
Рангар медленно, словно потеряв всю свою силу, встал. Олвар тоже поднялся, и они пошли, обнявшись, к далекой, озаряющей плато зеленым светом, Двери.
Их трудный, но все же естественный шаг был нарушен. Автоматический снайпер, которого не задело энтропийное поле в силу его удаленности от места событий, активизировался, поймал последовательно вначале одну, потом вторую человеческую фигурку в рамку прицела, и прогремело два выстрела. Всего два, поскольку у снайпера-автомата оставалось только два патрона.
…Зорова пуля ударила в спину чуть пониже правой лопатки и, прошив легкое, улетела дальше. Сердца, к счастью, пуля не задела. Рангар был целью № 2, и услышав характерный свист, он в невероятном кульбите попытался уйти с гибельной линии, закрывая при этом Олвара. Это ему удалось лишь частично, поскольку вторая пуля хоть и не попала в грудную клетку, куда целил электронный снайпер, но угодила во внешнюю часть правого бедра и, столкнувшись с костью, разворотила все бедро не хуже разрывной… Оставшийся без единой царапины Олвар тут же потерял сознание, увидев, что случилось с отцом и дядей,
Красный мир решительно не желал отпускать гостей.
Теряя последние крохи сил и сознания, они брели по плато. Зоров хрипел, пуская розовые пузыри, простреленная грудь болела нестерпимо, словно ее пронзил раскаленный кол, да так и застрял там, он на каждом шагу спотыкался, едва не падая сам и угрожая уронить так и не пришедшего в себя Олвара и лишенного возможности идти самостоятельно Рангара; кое-как перетянув бедро ремнем и остановив кровотечение, он передвигался короткими судорожными рывками, одной рукой обнимая Зорова за плечи, а другой опираясь на гранатомет, который сейчас пригодился в качестве костыля… Мир вокруг странно дрожал, меняя абрисы, словно состоял из плотного текучего красного тумана, и даже не тумана, а некой субстанции, очень напоминающей кровь… Каменистая поверхность под ногами будто бы обрела смутную прозрачность и жутковатую глубину… такое уже случалось, но гораздо слабее… а теперь ко всему добавился иррациональный страх провалиться куда-то в тартарары… в Тмутаракань… исполинский глаз темным засасывающим провалом уставился на них… беззвучно и издевательски хохотали солнца и звезды, внезапно взошедшие на угрюмом небе цвета остывающей лавы… их было много и они были одновременно — солнца и звезды… очень много солнц и звезд самых разных цветов и оттенков… вот такая странная была картина, необыкновенная. Зорову вдруг показалось, что они все втроем парят в центре колоссальной многомерной сферы… потому что миры возникали в любом направлении, куда только он не бросал взгляд… странные миры, необычные… а вокруг разворачивалось некое мрачное действо… он тряхнул головой и увидел буквально в нескольких шагах изумрудную грань Двери.
И тут Зоров, в очередной раз споткнувшись, на сей раз не устоял на ногах и рухнул. Уже в падении в его сознании возникла слепяще-сверлящая мысль, что падать нельзя, потому что это конец… мучительный и бессмысленный… гораздо более бессмысленный, чем гибель Лады.
С глухим вскриком упал, увлекаемый братом, Рангар, и из-под импровизированного жгута, которым он перетянул страшно исковерканное бедро, плеснул фонтанчик алой крови. Сам Зоров приземлился на грудь, успев оттолкнуть Олвара, чтобы не придавить своим весом, и тут же отрубился… но лишь на мгновение, и придя в себя; выплюнул огромный сгусток крови… все, пронеслась отчаянная, горькая мысль, тут всем и
