Невеста была в черном

перепись цвета волос на женских портретах, характерных именно для этого автора. Неисповедимы пути студенток от искусства.

Галерея уже закрывалась. Случайно забредших дельцов давно и след простыл — тут для них ничего не оказалось. Что же, материал весьма недурен, но чтобы им упиваться?.. Немногие задержавшиеся до конца упрямцы уходили маленькими группками. Показались знатоки, все еще громко сетуя:

— Сколько времени пропало даром! Говорил же тебе, давай лучше сходим на этот новый зарубежный фильм!

Их вовсе не смущало, что не уходили они до тех пор, пока оставался хоть кто-то, кто мог услышать их разглагольствования.

Дамы из Кеокука вышла с суровыми лицами людей, честно исполнивших свой долг.

— Ну, мы сдержали слово, — утешала одна другую. — Хоть это и довольно тяжело для твоих ног, правда?

Последней покинула выставку прилежная студентка художественной школы. Обозначения в ее блокноте выглядели теперь следующим образом: брюнетки — 15, блондинки — 2, рыжие — 0, шатенки — 1. Подобная статистика позволяла сделать только один вывод: у художника слабость к брюнеткам.

Во всяком случае, из всех посетителей выставки одна она уходила с таким видом, как будто день у нее прошел вполне удовлетворительно и она достигла того, чего хотела.

Застегнув свое потрепанное пальтецо под самый подбородок, девушка устало поплелась по темнеющей улице обратно в неизвестность, из которой возникла.

Глава 2 Фергюсон

Фергюсон как раз закончил прилаживать холст к мольберту, когда раздался стук в дверь.

— Один момент! — крикнул он и принялся раскладывать тюбики с красками.

Он не походил на художника. Может, потому, что теперь художники уже не походят на художников. Ни бороды, ни берета, ни блузы, ни вельветовых штанов. Он заколачивал тыщу за одну журнальную обложку. Но в перерывах между деланьем денег любил заниматься серьезной работой — как он выражался, «для души». Одна стена студии была целиком стеклянной — столь необходимый для творчества свет. Она была наклонной, образуя нечто вроде застекленной крыши.

Он подошел к двери и открыл ее.

— Вы новая натурщица? — спросил он. — Выйдите-ка сюда на свет, позвольте взглянуть на вас. Уж не знаю, подойдете ли вы мне или нет. В агентстве я сказал ясно: мне нужна…

Фергюсон перестал брюзжать, невольно затаив дыхание: он уже рассмотрел девушку в ярком освещении.

— Послу-ушайте, — выдал он наконец нечто среднее между растянутым свистом и почтительным шипением. — Где ж это вы до сих пор скрывались? Повернитесь, самую малость, вот так. Может, вы и не годитесь для рекламы имбирного эля, но, малышка, вы мне пригодитесь, это уж как пить дать! Вы же моя Диана Охотница! Раз уж вы пришли, я, пожалуй, прямо сейчас и начну, а реклама подождет.

Волосы у натурщицы были цвета воронова крыла, кожа как сметана, а глаза в едва уловимом контуре теней казались фиалковыми.

— С кем вы работали в последний раз?

— С Терри Кауфманном.

— Что ж это он задумал — превратить вас в свою собственность?

— Вы его знаете? — удивилась она.

— Уж мне ли его, бродягу, не знать, — шутливо ответил художник.

Девушка прикусила губу, потупив взор. Но тут же подняла на него по-прежнему уверенный взгляд.

Он возбужденно потирал руки, шалея от этой неожиданной находки:

— Ну, тут может возникнуть одна проблемка. Какая у вас фигура?

— Неплохая, наверное, — скромно ответила девушка.

— Ах, уж позвольте мне судить самому. Можете пойти вон за ту ширму и повесить свои вещи. Наденьте все, что там разложено. Золотой браслет на левую руку, а юбку из леопардовой шкуры приладьте так, чтобы разрез оказался сбоку: сквозь него должно проглядывать ваше бедро.

Она облизнула губы. Одна рука беспомощно поднялась к груди.

— И это все?

— Ну да — полуобнаженная натура. А что? Вам ведь уже приходилось позировать, разве нет?

— Да, — с бесстрастным видом кивнула девушка и, не колеблясь, направилась за ширму.

Вышла она оттуда минут через пять, и столь же решительно, лишь слегка отвернув напряженное лицо. Босые ноги бесшумно ступали по полу.

— Прекрасно! — с жаром воскликнул он. — Плохо лишь, что это не вечно. Вот начнут вас таскать по вечеринкам с коктейлями, и года через два все уйдет. Как вас зовут?

— Кристин Белл, — ответила она.

— Ну что ж, теперь поднимитесь вон туда, и я покажу, как хочу вас писать. Держать эту позу довольно трудно, но мы спешить не будем. Подайтесь чуть вперед, прямо по центру, по направлению к холсту, одну ногу отставьте назад. Я хочу, чтобы у зрителей, когда они будут смотреть на картину, создавалось впечатление, что Диана выходит из рамы. Правая рука выгнута перед вами — в ней вы держите лук, вот так. Левая оттянута назад. Та-ак. Замрите. Держитесь, ну, держитесь. Она выследила дичь и вот-вот выпустит стрелу. Лук я пририсую потом: вы не смогли бы долго позировать, держа его натянутым, уж очень он тугой.

Начав работать, Фергюсон не проронил больше ни слова. Минут через тридцать она слабо простонала.

— Ну что ж, давайте немного отдохнем, — небрежно сказал он. Взял мятую пачку сигарет, вытащил одну, легонько перебросил пачку на подиум.

Девушка не поймала пачку, и та упала на пол. Когда художник обернулся и посмотрел на натурщицу, то заметил, как она побледнела. Глаза у него сузились.

— Н-да, непохоже, что у вас такой уж богатый опыт.

— О да, я…

Не успела она продолжить, как вдруг раздался стук в дверь.

— Занят, работаю, зайдите позже, — крикнул он.

Стук повторился. Девушка на подиуме, сделав умоляющий жест, поспешно проговорила:

— Мистер Фергюсон, мне очень нужны деньги: дайте мне шанс, ладно? Это, вероятно, натурщица из агентства…

— Тогда что же здесь делаете вы?

— Я обила в агентстве все пороги, хотела, чтобы меня взяли на работу, но они не берут. Господи, какие там длиннющие списки ожидающих очереди. Я слышала, как они звонили ей и предложили работу у вас. И тогда я спустилась вниз и позвонила ей из телефонной будки: сделала так, чтобы она подумала, будто это опять звонят из агентства. Я сказала, что произошла ошибка, что она все же не нужна, а сама пришла сюда вместо нее. Только она, наверное, уже все узнала. Неужто вы не дадите мне шанс, неужели я не подойду? — Умоляющий взгляд, обращенный к нему, растопил бы и каменное сердце, не говоря уж о чувствительном сердце художника, которое всегда трогает красота.

— Я вам отвечу — но через минуту. — Фергюсон, казалось, переживает трудные мгновения, стараясь сохранить бесстрастный вид. — Спрячьтесь, — заговорщицки прошептал он. — Попробуем старый метод — суд Париса.

Он подошел к двери, немного приоткрыл ее, всматриваясь явно критически. Обернулся и бросил взгляд на первую кандидатку, съежившуюся от страха у стены, с неосознанным — а может быть, сознательным? — артистизмом скрестившую руки на груди. После чего сунул руку в карман, вытащил