тут делаешь один? Я все обнюхала — тут больше никого нет».
Удивилась бы ты, если б я тебе сказал, подумал Куан Мэн. Ты вроде собака понятливая.
Все так, но я не могу тебе помочь — я никогда не понимала вас, людей, возразила собака и потрусила в сторону. Эй, куда же ты? — хотелось крикнуть Куан Мэну. Я тоже людей не понимаю, мы с тобой похожи!
Собака скрылась из виду.
Оставшись опять один, Куан Мэн повалился на песок.
Он проснулся оттого, что стало зябко. Громадное солнце скатывалось на запад, день свертывался. Куда уходит день? На Цейлон, в Индию, в другие страны. Где-то сейчас наступает утро. А где-то уже день. А здесь вечереет. Пора идти. Время «Тигра».
Он долго вышагиввал по шоссе, потом поймал машину, которая отвезла его в город. Домой идти не хотелось — там сейчас ужинают. Ни домой не хотелось, ни есть не хотелось. Не хотелось и в «Райский бар». Особенно в «Райский бар».
Куан Мэн решил походить по другим барам. В конце концов, в Сингапуре до черта баров. Он вышел из машины в Танджонг-Пагаре, в районе доков. Матросская сторона. Уж тут-то бары должны быть в изобилии. Матросы — народ простой, проще, чем клерки.
Он пошел по улице, вдоль которой уже зажглись фонари, хотя стемнело еще не совсем — размытые тропические сумерки. Минуты межвременья: между эпохой дня и совсем другой эпохой — ночи, когда неясный свет и холодеющий воздух полны чем-то схожим с нерешительностью. Как раз под настроение. Его ли состояние передалось освещению и окружающему миру, или вот этот свет и этот мир привели его в такое настроение? Он колебался. Сумерки, неясное время.
А квартал был совсем не похож на другие улицы города — бесчисленные лавочки, где торговали всем, что может нравиться матросам. И названия «Магазин подарков Миранды», «Сувениры друга моряков» и тому подобное. Японские транзисторные приемники, магнитофоны, фотоаппараты, бинокли, чемоданы из искусственной кожи, обувь, бумажники, дамские сумочки, крикливые открытки с видами Сингапура, темные очки — все, что покупают матросы за границей. И бары, конечно. И моторикши — как нигде больше в Сингапуре, — и по нескольку матросов в каждой тележке. Корабли здесь всегда близко, сто и одна пароходная труба, все цвета радуги — портовый район, выдавшийся далеко в море за рядами старых двухэтажных лавок.
Куан Мэн пристроился к группе матросов-англичан и пришел вместе с ними в заведение под названием «Счастливый бар». Лампы в баре были затенены тяжелыми абажурами, и темнота казалась ощутимо плотной. Нащупывая дорогу между столиками, он пробрался в уголок. В баре, видно, выступали танцовщицы — для них был приготовлен круг посредине зала, а сбоку расположился оркестр из нескольких музыкантов, которые сейчас отдыхали между номерами. По кругу сидели девушки, платные партнерши, ожидая желающих потанцевать. Вид у них был довольно тоскливый. Они были одеты в розовые, зеленые или цветастые китайские платья, известные под именем «Сюзи Вонг» — в облипочку, как вторая кожа, с разрезами по бокам до самых бедер. Когда они закидывали ногу на ногу, зрелище было завлекательное. Китаянки вообще не стесняются выставлять ноги на обозрение, но очень старательно закрывают груди. Может быть, это потому, что ноги — самое красивое у них. Среди девушек были и метиски, и несколько малаек, одетых в элегантно модернизированные малайские национальные костюмы. Куан вспомнил, что ему кто-то рассказывал, будто все малайские проститутки и девушки из баров — брошенные жены.
Малайцы — мусульмане, а по шариату развод — очень простое дело.
Подошла официантка взять заказ, и в ту же минуту, как по сигналу, ударил оркестр. Оглушительные электрогитары и барабаны угрожающе лупили рок-н-ролл. Куан Мэну сильно хотелось пить, и, кргда девушка принесла пиво, он начал пить большими глотками, забыв, что надо бы пригласить девушку посидеть с ним. Она сама присела за столик и что-то сказала, но грохочущая музыка утопила ее слова. Он покачал головой, показал сначала на свои уши, потом на музыкантов. Девушка кивнула, засмеялась и встала, показав жестом, что вернется попозже. Во всяком случае, так Куан Мэн понял ее жест. Он был рад одиночеству — если бы девушка не ушла, пришлось бы с ней разговаривать, несмотря на шум, или, еще хуже, сидеть молча, ощущая ее присутствие рядом с собой. Хорошо, что ушла. Он мог в одиночестве пить свое пиво и глазеть по сторонам.
Посетителей в баре было немного — англичане, вместе с которыми он пришел, две-три компании сингапурцев и девушки из бара за их столиками. Никто не танцевал. Каждый ожидал, что первым на круг выйдет другой. Не я, подумал Куан Мэн.
Он всегда воспринимал танцы как род деятельности, чуждый ему, как занятие для людей, которые умеют водить машину. Один раз на школьном вечере девочка-старшеклассница силой вытащила его танцевать. Оркестр заиграл что-то быстрое, и Куан Мэн пришел в ужас. Сейчас он только помнил, что тупо пялился на девочку и на окружающие пары, которые бешено отплясывали, а сам не мог с места сдвинуть свое свинцовое тело. Потом он тоже начал дергаться, как другие, но все время будто видел со стороны, до чего нелепо и смешно это у него выходит.
Две девушки из бара встали со своих мест и, не обращая внимания на взгляды посетителей, вышли на круг. Танцевали они врозь, по-модному, так, чтобы казалось, будто они танцуют не друг с дружкой, и чтобы друг к дружке не прикасаться. В чем тогда смысл танцев, недоумевал Куан Мэн. Он же всегда думал, что танцуют ради удовольствия дотронуться, чтобы почувствовать под руками женское тело. Не зря же танцы называют дешевым возбуждением. Или, как кто-то умничал в школе, вертикальное выражение горизонтального желания. А нет — так в чем смысл?
Два английских матроса пошли танцевать, потащили за собой девушек. Видя, что они не зря стараются, музыканты заиграли с большим воодушевлением. Матросы здорово танцевали — Куан Мэн невольно залюбовался ими. Был какой-то смысл в тех движениях, которыми они отзывались на музыку, и в том, как они подчиняли им девушек. Музыканты играли все быстрей, все горячей и закончили отчаянным крещендо. Куан Мэн выдохнул, будто он сам был на кругу, будто его тело было наэлектризовано ритмичным движением, и напряжение отпустило его, только когда смолкла музыка. На лбу у него выступил пот, тело ослабело, обмякло. Он заказал еще пива для себя и порцию джина с апельсиновым соком для девушки, возвратившейся за его столик. Оркестр снова заиграл, и круг заполнился танцующими. Куан Мэн следил за их движениями как в трансе.
Он пил и пил и не замечал, сколько выпито. Время, пиво и музыка делали свое дело, громкая, угрожающая музыка постепенно захватывала его, а настойчивый четкий ритм становился ритмом самой природы. Он почти не разговаривал с девушкой рядом, а она вполне довольствовалась тем, что посетитель не забывает заказывать новую выпивку. Когда в его стакане оставалась половина, она немедленно доливала.
К микрофону подошла певица. Тоненькая китаянка, совсем молодая, лет двадцати, она вкладывала в песню зрелый житейский опыт. Пела она по-английски, пела модные песенки. Куан Мэну даже показалось, что он узнал мотивы битлов. Пела неважно, и особенно красивой ее нельзя было назвать, но она привлекала какой-то особой магией. Секрет привлекательности был в ее глазах — они яростно сверкали на посетителей бара, на весь мир. Совсем еще юная, она уже смотрела с пренебрежением, с ненавистью, с презрением, с вызовом!
Люси, подумал Куан Мэн. Как она говорила — знаешь, какой у меня опыт? Почему он убежал? Почему он сейчас не в «Райском баре», не с ней?
Но он не двигался с места и продолжал пить пиво, бутылку за бутылкой. Когда бар закрывался, он был уже совсем пьян. На улице около бара стояли кучками матросы, поджидая девушек. Кое-кто собирался поискать по городу еще другие веселые места. Куан Мэн был совсем один и не знал, куда деваться. Ночь только начиналась. Домой не хотелось идти. Он пошел нетвердыми шагами, придерживаясь за стены домов. Уличные фонари горели желтовато-зеленым светом, от которого ночь делалась призрачной, а фары машин были громадными и круглыми, как глаза неведомых хищных зверей. Джунгли ночи.
Неожиданно для себя он остановил такси и назвал шоферу улицу, где жила Люси. Ему показалось, что машина затормозила, едва успев отъехать. Он вышел, расплатился и поднялся по лестнице. Ему пришлось долго и громко стучать, разбивая тишину и темноту лестничной площадки. Наконец дверь открылась.
— Что надо? — спросила Люси.
