матовое лицо Присциллы; грубую кожу Гариетты прорезали почти такие же глубокие, как и у матери, недовольные складки.
«Какие же мы все суки, помоги нам бог!» — подумала Луиза, не исключая из этого круга и себя. Она чувствовала, что и сама не может удержаться от презрительной усмешки, рассуждая о евразийцах, которые «тяготеют к белым», и надменно опускает углы рта, говоря об Ананда, которые пытаются незаметно продвинуться по шаткой социальной лестнице. Она понимала, что евразийский кастовый снобизм возник еще в те времена, когда тигры бродили по Серангун-роуд. С бессильной яростью она сознавала, насколько ее мать и сестры напичканы предрассудками, ограниченны, полны самодовольства и высокомерны, и даже в себе она замечала этот живучий атавизм. Эти женщины воспитывали ее двадцать лет, и она невольно переняла их привычки, Их манеру говорить, их образ мыслей, и та же самая манерность и у нее в крови; она не может быть иной.
— А я не видела тебя и Сэн Го на вечере, Луиза, — сказала миссис Розарью, вдруг повернувшись к ней.
— Шеф Сэн Го пригласил нас на обед, и мы не смогли отказаться, ответила Луиза.
Это было прекрасное алиби, хотя ее немного и мучила совесть, и остальные это заметили. Ведь она, презрев евразийскую кастовую систему, вышла замуж за китайца, который, правда, был довольно светлокожим и считался человеком весьма образованным и влиятельным, но все-таки был «азиатом».
— Вы ведь были приглашены, не так ли? Сэн Го ведь ходатайствовал о приеме в члены Евразийского клуба? — спросила Присцилла, и взгляд ее стал острым, как хирургический зонд.
— Никогда не слыхала, чтобы китаец был членом Евразийского клуба, фыркнула миссис Розарью.
— А ему и не обязательно быть членом, — нашлась Луиза. — Я член клуба, поэтому моего мужа и приглашают.
— О да, вот удача, не правда ли? — промурлыкала Присцилла.
— Никогда не слыхала, чтобы жена приводила мужа на танцевальные вечера, — жеманно улыбнулась Гариетта. — Почему ты не уговоришь своего мужа похлопотать о вступлении в клуб? Быть может, его и примут. Конечно, абсолютной уверенности нет… Вдруг они скажут, что не могут принять к себе азиата, что этот клуб только для евразийцев?..
— Уж во всяком случае, Элис будет членом клуба, когда вырастет, сказала Луиза, как утопающий за соломинку хватаясь за будущее своей дочери и вместе с тем презирая себя за то, что принесла Сэн Го в жертву их снобизму.
— Полагаю, Элис будет считаться евразийкой-китаянкой, — нехотя допустила миссис Розарью, как эти Иммануэли, а они ведь члены клуба.
— Да нет, Элис будет китаянкой-евразийкой, — сказала Присцилла безжалостно. — Вы же знаете, у нее китайская фамилия.
— Да, раз отец — азиат, то и дети должны считаться по отцу, ухмыльнулась Гариетта, и вокруг ее рта обозначились злобные морщинки.
Старая миссис де Соза встрепенулась — она дремала и уловила лишь конец разговора.
— Все китайцы — коммунисты, — заявила она, сердито оглядываясь.
— Я полагаю, Элис говорит только по-китайски, — фыркнула миссис Розарью, делая гримасу чайному подносу.
— Ты уже подумала о том, чтобы определить ее в школу, дорогая? — улыбнулась Присцилла. — Я слышала, что Наньянский китайский киндергартен очень хорошая школа.
— Совершенно верно, — отозвалась Луиза, — дети премьера посещают ее, и внуки председателя Верховного суда — тоже. Азиаты, насколько я могу судить, заправляют всем в наше время.
Воцарилось молчание, враждебное и высокомерное. Одинаковые надменно-презрительные усмешки застыли на всех лицах. Луиза поднялась.
— Хо, во твэй чу ла [15] — сказала она по-фуцзяньски, сладко улыбаясь, и все вздрогнули от неожиданности. — До свидания, дорогая мама, до свидания, бабушка, Присцилла и Гариетта.
По дороге домой она поклялась избавиться от ограниченности и нетерпимости. Правда, она уже не может искоренить в себе узость представлений и предрассудки, хоть и ненавидит их, но она постарается еще больше сблизиться с мужем и позаботиться о том, чтобы дочь была свободна от предрассудков. «Три поколения стерв — достаточно! — подумала она. — Элис будет играть со своими „простыми“ двоюродными братишками и сестренками и вырастет разумной и терпимой».
Придя домой, Луиза помедлила в дверях, глядя на Сэн Го, который читал под лампой газету, и на ребенка, играющего с куклой. Ей радостно было видеть крупные, грубоватые черты лица мужа, его добродушный большой рот, приятную крестьянскую медлительность его движений и ползающую у его ног маленькую Элис, ее гладкую желтоватую кожу, мягкую складку ее розовых губ.
И вдруг мать увидела, как круглое личико ребенка сморщилось. Элис шлепнула куклу и бросила ее в угол, выговаривая ей точно так же, как Луиза обычно выговаривала ей самой. Нижняя губа девочки надменно выпятилась, углы рта раздраженно поползли вниз.
Вечерняя сказка
перевод Н. Степановой
Ребенок сел на постели. Из-за прикрытой двери сочился желтый свет. Внизу в гостиной веселились взрослые. За стеной няня, уложив его спать, громыхала утюгом.
Он тихонько слез на пол, прошлепал босыми ногами в ванную, стянул с крючка большое полотенце, обмотался им, изобразив саронг поверх полотняной пижамы. Потом раскопал на письменном столе, заваленном всякой всячиной, крохотную малайскую шапочку, нахлобучил ее и присел на край кровати.
«И призвал султан храброго Джасаха» [16], — произнес он про себя. Затем почтительно кивнул, сделал три шага вперед и, сложив руки на груди, поклонился.
«Ханг Джасах, ты самый верный мой слуга, — молвил султан Малакки. — Ты отважен и силен. Ты надежный воин, даже имя твое означает „преданный“. Сослужи мне службу».
Снизу донесся дружный хохот, и ребенок порадовался, что гостям весело. Он не знал, что там, внизу, отец смеется с особой радостью и шепчет маме: «Замечательно! Теперь малышу будет с кем играть».
«Я готов, — отвечал Ханг Джасах. — Что прикажет мой повелитель?»
«Отправляйся за тридевять земель, в царство Паханг, и привези мне в жены принцессу Паханга. Путь туда долог. Он лежит через бурное море и непроходимые джунгли. Многие опасности подстерегают тебя. Справишься ли ты, Ханг Джасах?»
«О султан, нет задачи, что была бы мне не по силам, — отвечал Ханг Джасах. — Твоя воля будет исполнена».
Малыш поклонился и повернулся лицом к спальне. Заткнув за пояс свое единственное богатство — игрушечный кинжал с украшенной «драгоценными каменьями» рукояткой, — он решительно двинулся в путь: проплыл вокруг шкафа, обогнул письменный стол и остановился перед дворцом султана Паханга.
Поклонился Ханг Джасах пахангскому султану и обратился к нему с такими речами:
«О султан Паханга! Мой повелитель, султан Малакки, пославший меня за твоей дочерью, желает взять ее в жены».
«Не бывать тому!» — разгневался султан Паханга.
Но храбрый воин не оробел, ринулся он на султана, одолел его и принялся осыпать ударами. Пал ниц султан, взмолился:
«Пощади, Ханг Джасах!»
«Сдаешься?» — спросил сурово бесстрашный воин.
«Требуй чего хочешь».
«Отдай мне дочь!»
«Будь по-твоему», — смирился султан и вывел к нему принцессу.
