предпочитал коричневые. Настанет утро, и яркий свет ворвется и в его сны.
Глава 4
По утрам сначала просыпались его уши. Они ловили звуки встающей ото сна семьи, суетливые шумы, производимые теми, кто старался не отстать от темпа жизни. Все его тело, и больше всего мозг, продолжало спать, не желая расставаться со сном. Так бывало всегда, но в последние несколько месяцев просыпаться стало совсем трудно, будто веки тяжелели с каждым днем. В один прекрасный день — или, может быть, в один пасмурный день, думал он, — они возьмут и не поднимутся. Тогда что? Однако Куан Мэну не хотелось отвечать на этот вопрос. Одного только было бы жалко, размышлял он, — моря. Все еще лежа, он мечтал быть простым рыбаком, человеком моря. Но разве рыбаки простые? Они, ясное дело, проще матросов, другой группы людей, привычно связываемых с морем. А матросы в свою очередь проще клерков. Неохотно одеваясь, Куан Мэн приходил к выводу, что вряд ли есть что-нибудь более сложное, чем быть клерком.
Душ показался ему особенно холодным, ноги занемели от долгого сидения на корточках в уборной. Запор проклятый! Он ухмыльнулся своему двойнику в квадратном зеркале над раковиной — придется сходить в уборную на работе, в рабочее время.
— Ха-ха-ха! — Он ударил себя кулаком в грудь на манер Тарзана, повелителя земных джунглей и диких зверей, обитающих в них. Он бросал вызов всему миру… кроме моря. И кроме Люси, мысленно добавил он. Да, в рабочее время!
Когда Куан Мэн присел к кухонному столу, все остальные уже кончили завтракать. Отец молча глянул на него, а мать положила ему рисовой каши. Он ел механически, ловко, почти артистически двигая палочками. Восемнадцать лет, три месяца и несколько дней — сколько это движений палочками? — начал подсчитывать он. Отсюда и ловкость, или нет, артистичность все-таки лучше. Доев кашу, он артистично сложил палочки, с гордостью оценил творение своих рук и взялся за кофе. Ничего нет сложнее, чем жизнь клерка, младшего клерка с испытательным сроком. Через много долгих лет он может добиться высокого звания старшего клерка — как его отец. Может, если будет упорно и настойчиво трудиться. А почему нет? Он получил хорошую подготовку. Его учили алгебре, английскому, географии, ботанике, тригонометрии (а как он гордился, что уже доучился до предмета с таким длинным названием: три-го-но-мет-рия. Это слово даже сейчас вызывало у него страх и уважение). Учили химии, китайскому, истории, арифметике, гигиене, обществоведению, музыке (относительно, правда — пели хором:
Учили даже физкультуре.
Он украдкой посмотрел на отца и в наказание тут же получил ответный взгляд. Он перевел взгляд на отцовскую фотографию на стене над холодильником. Подальше от греха. На фотографии отец, маленький и неуклюжий в двубортном костюме, одолженном у дяди Чеонга, принимал часы от рослого европейца, директора пароходства. Директор был проездом в Сингапуре и вручал отцу часы в связи с тем, что отец отбарабанил двадцать лет; и все, что осталось, — это часы и фотография над холодильником.
Куан Мэн вышел из дому вместе с отцом, они рядышком зашагали по улице, старые деревья на углу играли листвой в утреннем солнце, как только что избранная Мисс Сингапур. Подождали на остановке и вместе сели в автобус. Он сидел рядом с отцом, не глядя на него, и продолжал думать о фотографии. Когда он был маленький, отец ездил на работу на велосипеде. Иногда по вечерам он катал Куан Мэна на велосипеде — это был зеленый «ралей», Куан Мэн помнил его и помнил, как больно было сидеть на раме. Вечерние прогулки открывали им совсем другой, незнакомый мир — зеленые, почти не городские кварталы, с красивыми домами, где жили богатые люди. Прекрасный мир ухоженных лужаек, розовых и белых бунгало, бамбуковых изгородей и аллей, затененных деревьями. А сами они тогда жили в Китайском городе, на втором этаже над лавкой. Куан Мэн посмотрел на дорогу. Теперь на улицах почти не осталось велосипедистов — дороги уже давно были оставлены в распоряжение машин, которых становилось все больше. Сингапур — город без велосипедистов.
Отец сошел. Когда автобус покатил дальше, Куан Мэн оглянулся на старого человека, который благополучно перешел через дорогу. Небольшое ежедневное чудо при таком потоке машин. Откуда берутся эти машины? И кто эти уверенные люди, которые ведут их? Такие же сингапурцы, как он сам? Но у него не было машины, он даже не умел ее водить, и ничего общего с этими людьми у него не было. Водить машину — Куан Мэну это казалось таким экзотическим занятием, что он никак не мог представить себя за рулем. Он мог вспомнить только вечерние катанья на велосипеде, когда он был маленьким, а отец был мужчиной, велосипедистом. Зеленый «ралей». Машина, на которой он путешествовал в страну чудес.
Автобус дернулся и остановился. Куан Мэн сошел и чуть задержался на бровке. Мимо неслись ревущие машины. Дневная суматоха уже начинала отупляюще действовать на него, как лекарство.
Прежде чем усесться — или «приковаться», как он говорил, — к столу, он отправился сдать справку от доктора мистеру Тану.
Мистер Тан скользнул по справке явно недовольным взглядом и отбросил ее в сторону.
— Надеюсь, вам получше, — сказал он с тяжеловесной иронией.
— Спасибо, мне лучше, но я еще не совсем поправился, — ответил Куан Мэн, играя свою роль в спектакле. Подумав, он добавил: — Доктор Чан дал лекарство. Я его еще принимаю.
Медленно и скорбно, будто окутанный облаком страдания, прошествовал он к своему столу, надеясь, что обращает на себя общее внимание. Куан Мэн уже давно обучился этим конторским фокусам и теперь, немало попрактиковавшись в них, чувствовал себя специалистом. Он испытывал некоторое удовлетворение от собственной ловкости. Но это были мелкие радости жизни.
Так он прошествовал к маленькому столу в захламленной и шумной комнатке. Куан Мэн принялся отрабатывать зарплату, размышляя — оправдывает ли цель средства. Все эти фразочки, которые подбираешь в школе, — с какой готовностью приходят они на ум, как только начинаешь думать о жизни. Во всяком случае, школа себя оправдывает. Механически делая свою работу, за которую в конце месяца ему дадут деньги в плотном коричневом конверте, Куан Мэн все чаще мечтает о том, как бы он мог жить, будь он кем-то другим. Например, рыбаком, выходящим в море в длинном изящном сампане… В недолгий сезон муссонных бурь, когда море штормит, он сидит на песке, опершись спиной о кокосовую пальму, и чинит сети. Песок. Мягкий, теплый, ласковый песок. Или он матрос — ночью на койке в кубрике он прислушивается к биению волн, а днем на палубе вглядывается вдаль сквозь тучи соленых брызг, а вокруг одно море, море, море. Судно заходит в порты: Аден, Амстердам, Гамбург, Токио, Нью-Йорк, Гонконг, Коломбо, Владивосток, он сходит на берег и свободно шатается по портовым барам и забегаловкам. Или он крестьянин — обрабатывает свой клочок земли и собственными руками заставляет расти разные штуки, разные нежные зеленые растения. Куан Мэн не сомневался, что у него они росли бы. А потом сбор урожая и обильный деревенский праздник. Или стать бы рабочим на судоремонтном в Джуронге — там он сваривал бы огромные стальные листы в обшивку танкера-гиганта. В руках у него кислородная — или ацетиленовая, что ли? — горелка, искры звездами рассыпаются во все стороны, но он, умелый рабочий, не обращает на них никакого внимания. После работы он вытирает свои сильные мазутные руки и открывает бутылку пива. Как на рекламе пива «Гиннес». Сильный человек после трудового дня имеет право выпить.
Куан Мэн очнулся и начал разглядывать комнату, все время представляя себе отцовскую фотографию над холодильником. Неужели все, что ему суждено, это такая же фотография, которую через двадцать пять лет повесят на другую стену над холодильником? Вот так вот — он просто старший клерк. Никакой драмы. Все просто. А зачем же в школе ему давали читать «Остров сокровищ», Вальтера Скотта и прочее, и прочее, зачем его научили мечтать о приключениях? Куан Мэн пересмотрел решение суда, которое приговорило его к рабочему столу, выпустил себя на волю и величаво, торжественно направился к уборной. В рабочее время!
В уборной он провел немалое время — рабочее время, — заполняя его чтением настенных надписей. Во всех общественных уборных стены бывают исписаны. Куан Мэн любил читать надписи, можно сказать,
