Ребаб отказывается рисовать
Пер. С. Анкирова
Не успела маленькая Ребаб поступить в первый класс, как о ней заговорил весь городок, все окружающие деревни, вся провинция. Отец девочки, инспектор ирригационной службы, не был коренным жителем городка, мать — тоже не из местных. И до сих пор эта семья мало кого интересовала. О самой же Ребаб вовсе никто не думал. Девочка как девочка — ручки-ножки, хорошенькая детская мордашка. Так бы оно и было, если бы в школу не пришел новый учитель рисования, а придя, не потребовал от детей достать бумагу, карандаш и нарисовать, что каждому захочется.
Класс долго молча трудился. Потом учитель прошел по рядам, разглядывая рисунки и расспрашивая ребят, что именно хотели они изобразить. При этом он много и непонятно говорил об истоках творчества, о кристальной чистоте и непосредственности детского восприятия, о душах, не растоптанных еще грязными сапогами. Так он дошел до парты, где сидела Ребаб, и сразу замолчал, только глядел то на рисунок, то на девочку. А потом сказал, чтобы она привела в школу отца.
Не понимая, в чем дело, Ребаб смутилась: уж не рассердился ли на нее новый учитель? Она передала его слова отцу, но прошел не один день, прежде чем инспектор выбрал время зайти в школу, хотя ему и было любопытно, почему его вызывает именно учитель рисования. Ведь рисование не считается важным предметом, и успеваемость по нему не влияет на решение о переводе в следующий класс.
При встрече с отцом Ребаб учитель рисования закурил трубку, сунул руки в карманы и пустился в рассуждения о великой силе искусства, о творчестве, о таланте, который, как могучий поток, сметает все на своем пути. Если для развития таланта Ребаб, сказал он, создать необходимые условия, из нее вырастет замечательный художник, мастер, какие рождаются раз в столетие. Любого обучи — и он станет врачом, инженером, чиновником. Но художник, истинный художник — учитель рисования произнес это с таким пафосом, что инспектор вздрогнул — великая редкость в нашем мире. Окинув собеседника недоверчивым взглядом, отец Ребаб спросил:
— Ну и что вы от меня хотите?
Учитель рисования поспешил объяснить, что девочке следует развивать вкус и ум, она должна знакомиться с творчеством великих мастеров, читать книги по истории живописи и, познавая самое себя, искать собственный путь в искусстве.
Инспектор прервал поток его красноречия, спросив:
— И к чему все это приведет?
Он вышел от учителя, не зная, верить или нет тому, что услышал. А учитель, глядя ему вслед, подумал, что инспектор так ничего и не понял, что у него на уме — неизвестно, а заниматься воспитанием Ребаб следует непременно. И, не откладывая дела в долгий ящик, он сказал девочке: «Все, о чем я тебя прошу, — это внимательно прислушиваться к голосу сердца, столь же внимательно и пристально взглянуть на окружающий мир, а затем взять карандаш и с полной свободой и непринужденностью изобразить то, что запечатлелось в твоей душе. Слушай только голос своей души, верь только собственному сердцу».
А инспектор ирригации, придя домой, позвал дочь, усадил ее перед собою и попросил нарисовать его портрет вот так, в домашней обстановке. Но Ребаб сказала, что лучше нарисует его на службе, таким, каким видела однажды, когда заходила к нему в кабинет.
Инспектор сидел тогда за письменным столом, вид у него был важный и внушительный. В руке он держал толстый карандаш. И кабинет его был внушительный и важный.
Взглянув на рисунок, отец спросил:
— А где же секретарша?
Ребаб нарисовала секретаршу — особу лет двадцати, хорошенькую, изящную, с волосами цвета спелой ржи, с голубыми, как чистое летнее небо, глазами. Она склонялась к начальнику, показывая ему какие-то бумаги, и ее пышная грудь находилась как раз на уровне носа инспектора. Казалось, он вдыхает ее аромат.
На лице отца отразилось удовлетворение. Он сказал:
— Надеюсь, ты не оставишь меня без рассыльного?
И попросил нарисовать рассыльного в виде усталого, немолодого человека в поношенной одежде. Чтобы пиджак его выглядел так, словно его носили, не снимая, всю жизнь. Чтобы на лице чернела небритая щетина, ноги были обуты в стоптанные башмаки, а фигура напоминала пирамиду, перевернутую основанием вверх. Ребаб удивилась: почему отец хочет, чтобы она изобразила дядю Сирхана, рассыльного, в таком виде? Он хороший, добрый человек, носит чистую, белоснежную галабею без единого пятнышка. Отец объяснил, что дядя Сирхан — исключение. Он из уважаемой, хотя и обедневшей семьи. Большинство же рассыльных именно таковы, как он сказал. Ребаб не согласилась. Отец настаивал. Они заспорили. Тут вошла мать, взглянула на рисунок и сразу же увидела полную грудь секретарши в непосредственной близости от носа супруга. И спор между отцом и дочерью превратился в скандал между мужем и женой, заставшей супруга с поличным.
— Ты высосал из меня все соки, а теперь я тебе не нужна! — кричала мать. Отец увещевал ее, объяснял, что это просто картинка, которую нарисовала Ребаб. Мать накинулась на Ребаб и на картинку. Дочь схлопотала пощечину, а рисунок превратился в обрывки бумаги, самый большой из которых был меньше маленькой ладошки Ребаб. Девочка поклялась, что больше не станет рисовать, слишком дорого ей это обходится.
Но на следующий же день она нарисовала владельца поместья, находившегося неподалеку от городка. Их семья провела у него в гостях целый день. Не потому, что владелец поместья любил отца Ребаб, а потому, что инспектор был тот человек, от которого многое зависело в вопросах орошения.
Ребаб изобразила типичного феодала, которого не изменили события и годы, пузатого толстяка с оплывшим лицом. Не успела она провести последнюю линию, как изображение запыхтело и громким голосом воскликнуло, что это непорядок, так не бывает, что наследственный землевладелец, каковым он является, не может обойтись без арендаторов, батраков, надсмотрщиков, ночных сторожей и слуг.
Поразмыслив, Ребаб нашла, что он прав и ему положено все, что он требует. На свободных уголках листа она пририсовала маленькие фигурки арендатора, батрака, сторожа, слуги. Огромный феодал в центре рисунка был больше их всех, вместе взятых. Но едва она кончила рисовать и фигурки обрели сходство с людьми, как все они тоже стали выражать недовольство — потребовали дома, чтобы жить, пищу, одежду, деньги. Землевладелец стал на них кричать, возмущаясь тем, что они еще ничего не наработали, а уже чего-то требуют. Он никому не намерен платить вперед! Люди же доказывали, что не могут работать на голодный желудок. Пусть он даст им деньги, они купят еду, а потом немедля примутся за дело. Хозяин стоял на своем: сначала работа, потом расчет. Спор перешел в драку. Потасовка разгорелась такая, что от рисунка остались одни клочья. Труд Ребаб пропал безвозвратно. Зато в пей пробудилось любопытство: чем же все кончилось, кто из них был прав? Она решила рисовать и дальше во что бы то ни стало, только выбирать для рисунков темы, не связанные с жизнью их городка, семьи и знакомых, чтобы не попадать в затруднительное положение. И она стала рисовать правителя страны. Но когда портрет был готов, правитель вознегодовал:
— А кем я буду править? Если у правителя нет подданных, какой же он правитель?!
«Надо же, — удивилась про себя Ребаб, — все чем-то недовольны!» И нарисовала правителю подданного, который во всем ему потакал и на все испрашивал разрешение: на еду, на сон и на то, чтобы сходить в нужник. Это был очень покорный подданный. Но через некоторое время правитель заявил Ребаб, что такие правила игры ему наскучили. Нельзя ли нарисовать другого подданного, немного поживее, и чтобы он не все время говорил «да», а через раз отвечал «нет»? Разумеется, не на самые главные, а на второстепенные вопросы. Правитель сам брался определить, когда следовало говорить «да», а когда — «нет». Благодаря такому нововведению игра оживилась бы и приобрела интерес, в нее можно было бы
