долго играть.
Ребаб нарисовала строптивого подданного, что было очень просто — она поместила в голове у человека мозги, которыми он мог пользоваться в случае необходимости. Правитель перечислил подданному вопросы, на которые тот должен был отвечать «да» и «нет», чтобы он знал, в каких случаях ему нужно прибегать к помощи мозгов. Не забыл сказать ему также и о наказаниях, которым подданный будет подвергаться, если нарушит установленные правила.
В первый же день подданный ошибся, и правитель наказал его, как было условлено, то есть посадил в тюрьму. В камере за решеткой подданный загрустил и сказал Ребаб:
— Ну вот, это из-за тебя я в тюрьме оказался.
Он обвинил ее в том, что она умышленно вовлекла его в опасную игру и требовал положить этому конец. Девочка пыталась уладить дело миром, но примирить правителя и подданного оказалось невозможно. Они кричали все громче. Подданный требовал, чтобы его выпустили из тюрьмы, а правитель желал получить нового подданного, потому что, засадив в тюрьму прежнего, он остался без дела и заскучал. В конце концов Ребаб порвала рисунок.
Несколько дней она не рисовала вовсе, но тут к ней обратился старший братишка, который мечтал стать офицером. Он, оказывается, прослышал, что весь городок говорит о его сестре как о художнице, которую ждет великое будущее. Картины ее будут так же бессмертны и вечны, как пирамиды и воды Нила, — египтяне, как известно, не скупятся на похвалы. Брат попросил Ребаб нарисовать ему солдата. Того, которого он поведет в бой за освобождение оккупированных земель, когда станет офицером. Они отбросят врагов от границ страны.
Ребаб нарисовала солдата — крепкого смуглого гиганта с огромными усищами, в тяжелых форменных ботинках, в берете с кокардой в виде орла. Брат спросил:
— А где же автомат?
Ребаб принялась рисовать автомат в руках солдата, но солдат запротестовал. Он заставил Ребаб и брата включить телевизор. На экране тут же появилась танцовщица, уже более четверти века услаждавшая публику своими плясками, а совсем недавно открывшая у себя еще и талант певицы. Ее поклонники кричали, что это единственная в истории артистка, являющая два дарования в одном лице. Плясунья пела: «Конец войне, конец войне!»
— Но ведь земля наша по-прежнему оккупирована! — воскликнул мальчик.
— Командиры приказали мне прекратить войну, — отозвался солдат.
— Однако враг остается врагом! — не унимался мальчик.
— Врагам нашим несть числа, — сказал солдат. — Они на границе и внутри страны, перед лицом у нас и за нашей спиной. Но приказ есть приказ, а он гласит: прекратить войну.
Ребаб заметила:
— Автомат солдату все-таки нужен.
— Его можно использовать на парадах и в торжественных караулах, — подхватил брат.
Солдат настаивал на том, что, раз война кончена, автомат ни к чему и иметь его рискованно. Ребаб не знала, что делать. Но брат умолял оставить солдату автомат, говоря, что солдат без оружия не имеет никакого вида.
— Смотрите! — предостерег солдат. — Автомат, перед которым нет определенной цели, вдвойне опасен.
Но Ребаб уже решилась. Она дорисовала автомат в руках солдата. Теперь солдат одним глазом смотрел в прорезь прицела, приклад автомата упирался в его правое плечо. Солдат подумал: «Раз уж у меня есть оружие, оно должно стрелять. И коли приказ запрещает использовать его против врагов, которые передо мной, направлю-ка я его против тех, кто у меня за спиной». В мгновение ока он обернулся и нажал спуск. Семь пуль впились в тело мальчика…
На суде Ребаб было предъявлено обвинение в том, что она нарисовала солдата, который не подчинился приказу о прекращении военных действий, пустил в ход оружие и убил подростка. Единственным смягчающим вину обстоятельством было то, что подросток этот мечтал стать офицером, а кому нужны офицеры, только и говорящие что об освобождении арабских земель и изгнании с них оккупантов!
Тогда Ребаб встала и заявила, что она сознательно и добровольно отказывается от рисования. Карандаши она поломала, краски выбросила, а бумагу порвала. Воображение и фантазию загнала в бутылку, которую спрячет в ящик, а ящик закопает глубоко в землю.
Судья обрадовался и велел секретарю подать девочке бумагу, чтобы она своей рукой написала на ней, что с сего дня навсегда бросает рисовать.
Секретарь протянул Ребаб бумагу и перо и вдруг обнаружил, что у нее нет рук. Когда ее спросили, в чем дело, Ребаб объяснила, что руки ее были созданы для рисования, и ни для чего другого. Она отказалась от рисования — и руки исчезли. Но если она вновь решит рисовать и захочет изобразить солдата, который сумеет разобраться, в кого надо стрелять, руки у нее вырастут. Сейчас же она публично заявляет о своем отказе от рисования, и никаких других обязательств тут не надо.
Разлука
Пер. Г. Ковтунович
Уста[60] Джабер был не только деревенским портным, он еще был и единственным на всю деревню человеком, писавшим письма для тех, кто сам не мог этого сделать, превращая в строчки слова приходящих к нему людей. Он писал письма тем, кто жил вдали от родных, в чужой стороне. Этим он занимался днем, а под покровом ночи забирался в самую дальнюю комнату своего дома и при свете десятилинейной керосиновой лампы писал жалобы по просьбе своих односельчан. Сначала он называл их жалобами обездоленных, но так как жаловались почти все и очень многие люди стали приходить к нему темной ночью, он стал называть их просто людскими жалобами. Уста Джабер писал их левой рукой, чтобы ни одна душа в ответственных инстанциях не узнала бы обладателя этого почерка.
В то утро к нему пришла девушка по имени Шамаа. Эта несчастная жила совсем одна и к тому же была нема от рождения. Ее единственный брат уехал в какую-то арабскую страну после того, как его положение здесь, в деревне, стало совершенно безвыходным.
Девушка держала в одной руке скомканную бумажку в четверть фунта и химический карандаш, отточенный с обеих сторон, а в другой — белый, линованный лист бумаги, вырванный из тетрадки по чистописанию для учеников начальной школы. С той стороны, где он был вырван из тетради, торчали неровные зубцы. Все это она выложила перед устой Джабером. Тот прекрасно знал, что Шамаа не умеет говорить, поэтому, обращаясь сам к себе, он сказал: «Понятно».
Уста Джабер уже понял, что от него требуется написать письмо ее брату Абд аль-Ванису. В голове у него завертелись разные слова: «Сынок наш дорогой, Абд аль-Ванис!» Нет, нельзя писать «сынок». Мать, а за ней и отец его умерли. Брат уехал, и Шамаа осталась одна. Напишем лучше так: «Дорогой брат!» Нет, одного слово «брат» недостаточно. Может быть, так: «О ты, единственный, кто остался у меня в этом мире!» Опять не то, этой немой не подходят такие напыщенные слова. Тогда скажем так: «О мой отец, о мой дорогой брат Абд аль-Ванис!» Такое начало для письма усте Джаберу понравилось. Он взял у девушки четверть фунта, с трудом развернул скомканную бумажку и возвратил ее девушке.
Он с улыбкой посмотрел на лист линованной бумаги, на химический карандаш, отточенный с обеих сторон, и все это также вернул ей. Уста Джабер поглядел на девушку изучающим взглядом и жестом пригласил войти в комнату. Там он достал ручку, чернильницу, чистую линованную бумагу, предназначенную именно для писем. На сей раз он не стал доставать руководство по составлению писем, как делал это обычно, потому что тема этого письма была ему ясна и понятна. Про себя он подумал: «Наверное, Шамаа хочет потребовать от брата денег, а может, просто хочет поприветствовать его и справиться о его делах. Тревога, видно, закралась к ней в сердце, и она захотела узнать, почему со дня отъезда от него не пришло ни одного письма».
