Он нажал на пружину, и обойма с легким щелчком наполовину выскочила из рукоятки пистолета; он выдернул ее и швырнул на кровать. Потом прицелился и несколько раз нажал на спусковой крючок. Осторожно положив пистолет на кровать, снова взял обойму, надавил большим пальцем на первый патрон и подтолкнул его вперед: патрон 32-го калибра соскользнул на белую простыню. За ним так же бесшумно упали остальные. Положив пустую обойму рядом с пистолетом, он пересчитал рассыпанные по постели патроны: их было девять.
Затем он встал, подошел к небольшому столу у окна, выдвинул ящик с бумагами и долго рылся в нем, пока не нащупал плоскую коробку из очень толстого картона, вынул ее, открыл крышку, достал один патрон и положил коробку на прежнее место. Вновь усевшись на кровать, вставил патрон в обойму, а за ним и все остальные. Теперь их было десять — полная обойма. Резким движением он вогнал ее в рукоятку пистолета, спрятал пистолет под подушку и взглянул в открытое окно. Между слабо освещенных зданий виднелась полоска темного неба.
Бросив взгляд на свои часы, он лег и с наслаждением вытянул ноги. Потом достал из кармана рубашки пачку сигарет и зажигалку, закурил. Зажигалку и сигареты положил рядом с подушкой.
Немного поворочавшись с боку на бок, он потушил маленькую лампу с зеленым абажуром, которая стояла на тумбочке. Комната сразу погрузилась во мрак. И лишь медленно дотлевавший огонек сигареты, казалось, плавал над кроватью.
Высокая массивная дверь, выкрашенная в темно-серый цвет, приоткрылась.
— Это вы, лейтенант? — произнес кто-то внутри, и Роман сразу узнал хриплый голос человека, который говорил с ним по телефону полчаса назад.
— Да, это я.
Дверь распахнулась почти настежь, и лейтенант увидел перед собой могучего сложения негра лет пятидесяти, который немного удивился, увидев на пороге два силуэта: он ждал одного Романа. Впрочем, он тут же оправился от замешательства и пригласил:
— Проходите в дом и располагайтесь.
В просторной гостиной стояли два старых полированных кресла темного дерева. В углу на небольшом столике, покрашенном белой краской, горела лампа, в остальных комнатах было темно.
Роман и Сьерра уселись на диван, хозяин придвинул к нему кресло-качалку. Поставив на стол кассетный магнитофон, сержант как бы ненароком включил его. Это не укрылось от взгляда хозяина. Он искоса посмотрел на Сьерру, но тут же отвел глаза и повернулся к Роману.
— Извините, что я заставил вас приехать в Бехукаль в такое время, — сказал он виноватым голосом, — но мне кажется, я могу сообщить вам кое-что важное. — Он запнулся, взгляд его маленьких глазок опять остановился на магнитофоне, но тут же вновь обратился к Роману: — Меня зовут Лавигне, Максимо Лавигне. Я работаю на здешней автобазе. Эрасмо Суаснабар был моим лучшим другом. — Он снова умолк. Потом отвернулся и посмотрел в глубь темного коридора. — Вы не можете себе представить, как я переживаю его смерть, — продолжал он, все так же неподвижно глядя в коридор.
Когда он снова повернулся к гостям, Роман впервые как следует разглядел его глаза: воспаленные, потухшие.
Он не заслужил такой смерти, товарищи. — Его голос чуть-чуть дрожал. — Это был настоящий человек, лейтенант. Революционер еще со времен Гитераса[2].
Лавигне наклонился вперед и взял со стола недокуренную сигару. Чиркнув спичкой, зажег ее. Роман внимательно следил за ним. Лавигне снова заговорил:
— Меня очень удивила его смерть, и прежде всего то, как его убили.
Лицо Лавигне скрылось в клубах дыма, и все же лейтенант успел разглядеть, что оно искажено гневом. Или это ему показалось? Дым медленно рассеивался по комнате. Лавигне сделал еще одну затяжку.
— Суаснабара застигли врасплох, лейтенант, его заманили в ловушку, ручаюсь.
Голос Лавигне дрожал от боли и гнева, и Роман понял, что не ошибся.
— Он с малых лет привык рисковать жизнью, — продолжал негр, в волнении покусывая сигару, — на работе об этом мало кто знал, но он не раз и не два смотрел смерти в глаза, еще в тридцатом году.
У Романа вертелся на языке один вопрос, но он не хотел перебивать Лавигне, видя, что тот никак не доберется до главного и пока обходит то, ради чего звонил.
— В день, когда убили Эрасмо, я задержался на работе и пробыл на базе допоздна, — начал Лавигне. — Дежурство у Эрасмо начиналось в десять, но он всегда приходил раньше, приблизительно между четвертью и половиной десятого. — Взгляд Лавигне снова устремился в темноту коридора. — Он всегда приходил в это время. — Лавигне не глядел на Романа, словно забыл о его существовании. — Шел себе не торопясь, ну а пес, как всегда, впереди бежал.
— И вы видели, как он пришел в тот вечер? — наконец задал свой вопрос Роман.
Лавигне взглянул на него, и лейтенант заметил, что глаза негра вновь покраснели.
— Да, видел. — Откинувшись на спинку качалки, Лавигне сунул сигару в рот. — Он появился в начале десятого. Я был в это время на стоянке, осматривал машины, которым предстоял рейс на следующий день.
— А вы не видели товарища, который дежурил до десяти?
— Видел, — уверенно ответил Лавигне. — Это был Роке, шофер.
Роман закурил, перебирая в памяти показания Роке и диспетчера Каталы.
— А вот он вас не видел. Он сказал нам, что видел только механика. Вы разве механик?
— Механик. Я как раз шел из мастерской на стоянку и видел, как Роке в будке разговаривал по телефону, но не окликнул его. Я даже видел, как он уходил, если вас это интересует. Но возможно, меня он не заметил.
— Роке сказал, что видел кого-то из механиков: тот лежал под грузовиком в дальнем конце двора. Кто именно это был, он не разобрал.
Лавигне выпустил большое облако дыма.
— Я и был.
— И вы разговаривали с Суаснабаром в тот вечер?
— Конечно, — сказал Лавигне, — само собой.
Его сигара погасла. Он положил ее в пепельницу.
— Эрасмо сам подошел ко мне, он заметил, что кто-то работает на стоянке, и пошел посмотреть, кто это.
— О чем вы беседовали? — поинтересовался Роман.
— Так, ни о чем, — Лавигне развел руками. — О бейсболе, о холодах. Не помню. По-моему, ни о чем таком...
Роман понимал, что имеет в виду механик, но все же хотел услышать более точный ответ.
— Ни о чем таком, что показалось бы вам странным? Иными словами, ни о чем, что было бы связано с дальнейшими событиями?
— Именно, — подтвердил Лавигне. — Потом я подтягивал болты на колесе у грузовика, что стоял как раз неподалеку от будки. По-моему, это было последнее, что я делал в тот вечер. Эрасмо сидел на пороге будки, и мы разговаривали. Потом он угостил меня кофе, скоро я ушел домой.
— В котором часу? — спросил Роман.
— Часов в десять, наверно.
Роман потушил сигарету.
— Лавигне, — он посмотрел механику прямо в глаза, — вы ведь еще не сказали того, что хотели. Мы ждем.
Лавигне встал, и под взглядом Романа и Сьерры сделал несколько нерешительных шагов по комнате. Потом медленно, очень медленно опустился в качалку, глубоко вздохнул, поднял голову и наконец набрался духа.
