– Нет, не здесь. Ниже. Читайте с того места, где сказано: «Претендент, принявший дар граждан Республики…
– …по достижении возраста абсолютной нетрудоспособности, – продолжал Конрад, – будет перерожден в собственном теле с устранением всех существовавших увечий и недостатков.
– И ниже. Последний из девизов.
– Да умножатся добродетели Перерожденных и исчезнут их… – Конрад сглотнул, замотал головой, но все-таки закончил: – Пороки! А а а а! Мерзавцы! Так вот, на что вы обрекаете меня! Это ваше Перерождение – это на самом деле не награда, это наказание!
– Простите, консул, – твердо сказал куратор, – это ВАШЕ Перерождение и ВАШЕ наказание. Мы здесь ни при чем. Ваша совесть и ваша память – только они судьи и палачи, больше никто. Вам предстоит научиться ладить с ними, ресурс тела как минимум шестьдесят лет. Надеюсь, вы успеете покаяться.
– Но почему? За что меня наказывать? Я столько сделал для граждан Республики!
– Верю и преклоняюсь. Только ведь граждане Республики и вас не обделили, консул. Именно они дали вам право на Перерождение. Или я не прав? Вы могли отказаться, об этом сказано в меморандуме. Но вы так хотели продлить свои дни, что даже не подумали об этом и не удосужились внимательно прочитать меморандум. Так что наказываете вы себя сами… Больше некому.
Конрада внезапно осенило. Дрожащим голосом он спросил:
– Скаж-жите, куратор, сколько претендентов до меня воспользовались правом отказаться от Перерождения?
Куратор молчал. В динамике слышалось лишь тяжелое дыхание.
– Сколько?! Все?!
– Нет. Семь из тринадцати, больше половины. Чудовища разума есть у всех. У одних больше, у других – меньше. Но у первых всегда хватало совести признать за собой грехи и отказаться от Перерождения. Вы – единственный, кто даже не соизволил задуматься. Что ж… Мы не вправе препятствовать, мы только исполняем закон. Перерождение ваше, консул. Наслаждайтесь!!
Конрад медленно сполз по стене, молодые крепкие ноги внезапно показались по-стариковски дряблыми, бессильными вынести вес тела.
Прощаясь, куратор медленно и с расстановкой произнес:
– Да, кстати. Если вы вдруг решите отказаться от дара боготворящих вас граждан… Добровольно или с чьей-то помощью… Даже не пробуйте. Не советую.
Конрад знал, что он прав, но все-таки спросил:
– Почему?
– Всё равно не получится. Такой уж вы человек.
Цена мечты
Уведомление пришло в тот же день вечером.
Но сначала запыхавшиеся буровики привезли Мию. Облепленный по самые окна бурой болотной жижей вездеход грузно осел, переходя с подушки на гусеницы, но пополз не к куполу Фактории, как обычно, а, цепляя траками мелкое бетонное крошево, лихо тормознул прямо у ворот клиники. Из нижнего люка ужом выскользнул водитель в мешковатом болотном комбезе, крикнул прямо с порога:
– Док, скорее! С Мией, дочуркой Левковича, что-то неладно!
Я схватил «переговорник»:
– Носилки к воротам!
– Да не надо, – отмахнулся он, – ребята сейчас всё сделают.
Едва они на руках внесли ее в стационар, как всё стало понятно. Медно-коричневые пигментные пятна на коже, осунувшееся лицо, худющие, тоненькие, как веточки, руки. Не надо никаких анализов, чтобы поставить диагноз. Аддисонова болезнь, она же бронзовая.
Нарушение гормональных функций – вообще беда наших краев. Недостаток нужных витаминов в местной пище и привозных злаках еще кое-как можно восполнить. Лимонная кислота, рыбий жир – обычный наш рацион; витаминные добавки килограммами прописываю, благо с прошлым грузовиком получили немалый запас.
А с гормонами хуже. Здесь ведь всё иначе, не так как дома. Это же не Земля. Эпсилон Индейца II, в каталогах прописана, как Надежда, неофициально, среди астрогаторов – планета Осени, а по-местному, ласково – Надюша.
Сумасшедший климат, непривычно резкая смена времен года – их здесь вообще всего два: душное и пасмурное лето, больше похожее на земную осень, и промозглая, сырая и ветреная зима, а на самом деле всё та же осень… А еще повышенная гравитация, почти полное отсутствие солнечных дней, бешеные перепады давления. Перечислять можно бесконечно.
Вот и не выдерживает тысячелетиями настраиваемая машинка человеческого организма: начинает сбоить щитовидная железа, гипоталамус, вразнос идут надпочечники. Именно они отвечают за адаптацию человека к неблагоприятным условиям – а значит, первыми и не выдерживают напора ненормальной экологии. Бронзовая болезнь – еще не самый тяжелый диагноз. Здесь, на Надежде, я видал и похлеще.
– Кладите ее сюда… Осторожней. Вот так… Не бойся, милая, всё будет хорошо.
Девочка меня не слышит – тяжелая, тряская дорога вконец измотала ее.
– Худо дело, да, док?
– Кто вам сказал? Сейчас проведу гормональную стимуляцию, пару недель полежит в карантине, ну а дней через тридцать-сорок будет здоровее некуда.
– Во дела! Скажете тоже… У нас вон на третьем участке Тим О’Келли, ирландец, как стал таким же бронзовым, так и загнулся в одночасье. Сначала упал без сил, прямо в забое, ребята его кое-как отволокли в барак, на койку… Во от… Вернулись со смены – а он уже и не дышит.
Терпеть не могу старательские побасенки! Всё у них плохо, никакого просвета. Если заболел кто-нибудь – обязательно умрет, можно даже не лечить. Если ушла из забоя жила – всё, с концами… Искать бесполезно: бросайте-ка лучше этот штрек, рубите новый. Ну, откуда такой пессимизм?
– Как вас зовут?
– Романек, Карел Романек. Только я, док, больше привык, когда меня Старым Карелом зовут. Я, почитай, двадцать лет без малого за рычагами. Всю Надюшу исколесил…
– Скажите… гм, Старый Карел, а где сам Левкович?
– Мастер-то?
О, конечно. Прошу прощения. Левкович – не просто инженер участка, он ВЫБРАННЫЙ мастер. Когда Концессии присылают сверху своего человека, его называют как угодно – участковым, инженером, управляющим. Но мастером – НИКОГДА. Это надо заслужить. Левкович смог. И теперь Старый Карел напоминал мне об этом. Никаких фамилий, только Мастер.
– …да внизу, на пятом горизонте. Рубит новый рукав. Там с давлением что-то неладно, вот он и спустился посмотреть. Дай бог, если часов через пять выйдет.
Лучше некуда! Усталый Айзек Левкович вываливается из подъемника, сдирая с прокопченного лица надоевшую маску, а тут – такая новость: дочка заболела. Причем Старый Карел сам захочет рассказать всё мастеру, никому не доверит. Ну, и расскажет, конечно. В своем стиле. Так распишет, да с такими подробностями, что бедняга Айзек плюнет на усталость и сорвется ко мне на первом же попутном вездеходе.
– Вот что, Романек, послушайте. Как только мастер поднимется из забоя, вы лично встретите его и, ничего не объясняя, попросите позвонить мне в клинику, хорошо? Я могу на вас надеяться?
– Конечно, док, какие вопросы…
Левкович позвонил через шесть часов после захода Эпсилона, когда накачанная гормональными стимуляторами Мия уже спокойно спала, а я сидел за терминалом и рылся в базе данных, безуспешно пытаясь составить курс лечения из своего невеликого, прямо скажем, медицинского арсенала.
Визор пиликнул вызовом, я не глядя ткнул в клавишу:
– Клиника. Доктор Веснин. Слушаю.
– Док, это Левкович. Скажите сразу…
Я обернулся к обзорнику. Усталое лицо инженера, всё в грязноватых потеках пота и рудничной пыли,
