Францию, что он почувствовал, как воспоминания обступают его со всех сторон.
— А теперь, мадемуазель, — проговорил он с улыбкой скорее грустной, чем веселой, — я должен сделать маленькое признание. Моя фамилия не Каранфил, и я вовсе не профессор.
В первую секунду она очень внимательно разглядывала его, и было видно, что она напрягает память. Потом лицо ее прояснилось, и улыбка снова заиграла на губах.
— Не может быть!
Виктор, как примерный гимназист, вытянулся и склонил голову:
— Виктор Андрееску.
Вовсе не убежденная этим, видимо, полагая, что «профессор Каранфил» страдает провалами памяти, девушка протянула руку, которую кавалер с удовольствием поцеловал.
— Элен Симонэн. Не может быть, чтобы вы не вспомнили… Год назад вы читали у нас прекрасную лекцию о румынской народной балладе…
— Во-первых, мадемуазель, год назад я не был в Париже. Я был там много раз, но не в прошлом году. Во-вторых, если бы я читал лекцию, что, между прочим, я неоднократно делал, то она могла быть на самые различные темы, но только не о румынской народной балладе. Я занимаюсь совсем другими проблемами.
— Значит… — произнесла девушка, и на личике у нее отразилось самое искреннее огорчение, — прошу извинить меня. Поразительное сходство! В конце концов, теперь…
— Я только одного не понимаю. Вы говорите по-румынски с очаровательным парижским акцептом. Совершенно очевидно, что вы парижанка. Но вот именно поэтому я и не понимаю…
— Все очень просто! Я изучаю в Сорбонне румынский язык и литературу. Я учусь на последнем курсе и должна воспользоваться каникулами для широкой разговорной практики.
— Для этого вы и приехали в Румынию?
— Естественно! Нигде так хорошо не говорят по-румынски, как здесь.
— И вы приехали одна?
— О, нон. Нас три коллеги. Одна остановилась в Клуже, там у нее подруга, другая в Дельте, вернется оттуда через неделю.
— А когда вы приехали?
— Позавчера.
— Где же вы остановились? В Констанце?
— О, нон. В Мамайе, отель «Сплендид».
— Вот это да!
— Что вы сказали?
— Я… то есть мы, мы тоже живем в гостинице «Сплендид».
— А, бон. А что это значит — мы?
— Это я и еще очень милая пара, они вам наверняка понравятся.
— О, я в этом не сомневаюсь, — отозвалась девушка, но лицо у нее помрачнело. — Но я не знаю, понравлюсь ли им я.
— Да ну что вы! Зачем вы говорите такое!
— Мсье Виктор, я знаю, что говорю.
— Я вас не понимаю.
— Тем хуже. Придется объяснить. Ведь не может случиться так, что мы не встретимся в отеле, правильно? Бонжур-бонжур, а кто такая эта мадемуазель? И вы скажете, а мадам подумает неведомо что.
— Но, мадемуазель, я ведь не женат.
Девушка удивленно взглянула на него.
— А, бон. Но, насколько я поняла, среди вас есть мадам, которая может подумать, что мне хочется покорить ее мужа. А это мне вовсе не нравится. О нет, все это мне не по вкусу.
— Клянусь вам, мадемуазель, что Ирина и слова не скажет. Да я представлю вас прямо сегодня. Сейчас! То есть нет. Чуть-чуть попозже… Сейчас… Вы были в археологическом музее?
— Нон.
— Предлагаю вам посетить музей. Если, конечно, это вас интересует.
— Э комман!
— Скажите по-румынски: «И еще как!»
Элен расхохоталась, откинула легким движеньем головы волосы назад и, стараясь говорить как можно четче, повторила:
— И еще как!
Тут они взялись за руки и, весело болтая, отправились в музей. Оба забыли о существовании юноши в темных очках. Однако он вовсе не хотел забывать о их существовании, потому что, притворяясь, что рассматривает музейные экспонаты, все время искоса поглядывал на них, ни на минуту не выпуская из виду.
В музее они пробыли чуть больше часа.
Они уже подошли к выходу, когда Виктор что-то вспомнил, извинился, вернулся назад и склонился над книгой отзывов.
«Экспонаты исключительные, но некоторые из них еще недостаточно оценены. «Голову центуриона» можно считать самым великолепным экспонатом музея.
Когда он кончил писать, то почувствовал, что кто-то смотрит на него. Резко повернувшись, он увидел, что это веселые глаза француженки следят за тем, как он пишет. Девушка взяла ручку и, наклонившись над его плечом, написала по-французски:
«Это изумительно.
— А теперь, — воскликнул Виктор, — я надеюсь, вы не против, если мы доставим удовольствие и нашим желудкам. Я проголодался. Пообедаем здесь или поедем в Мамайю?
— В Мамайю.
— Отлично. Вот и случай познакомиться с моими друзьями.
Они вышли из музея и вскоре затерялись в толпе.
Книга отзывов в музее может быть порой весьма интересным чтением. Все зависит от вкуса. Но факт остается фактом: не прошло и минуты, как Виктор и его молодая спутница покинули музей, а юноша в очках открыл эту книгу, внимательно прочел последнюю запись, а потом сам написал несколько слов и, возможно, по рассеянности, возможно, в шутку, думая о какой-то женщине, переправил цифру, написанную Виктором, с 311 на 317. Только очень внимательный глаз смог бы заметить это исправление.
Через десять минут майор Морару, устроившийся в прохладной комнате одной из гостиниц, повернул ручку маленькой рации с длинной антенной и принял рапорт:
— Он написал точный адрес.
— И…
— Я действовал по инструкции.
— Очень хорошо. Оставайся на месте. Что делать, ты знаешь.
— Так точно.
Наста, который слушал этот разговор, примостившись на подоконнике, весело спрыгнул на пол.
— Похоже, что мы не ошиблись.
Морару ничего не ответил. Он водил ладонью по щеке и глядел ему прямо в глаза, но, казалось, не видел.
— Вот видишь, Наста, эта самая археология великое дело… Сидишь себе, копаешь, извлекаешь на свет божий горшки и кувшины, ножи и статуи, разные черепки и обломки, тщательно очищаешь, смахиваешь пыль, а после этого начинаешь рассказ: тот самый господин, который пил из этого кубка, просыпался по утрам в восемь часов, умывался прозрачной водой, отменно завтракал, принимал ванну два раза в день, умащал свое тело благовониями, имел бессчетное множество слуг и, чему никак не позавидуешь, четыре или пять жен… Ты бы не хотел стать археологом, Наста? Мне это дело не нравится,
