да языком мелет за троих. Чем это только кончится, хотел бы я знать. Сумасшедший дом…
А кончилось все тем, что у Эмиля Удина страшно разболелся живот.
Он сидел в гостиничном баре и рассуждал с барменом о лундских церквах.
— Значит, церквами интересуетесь?
— Еще как, — сказал Эмиль. — Что может быть увлекательнее? Разные эпохи, разные стили… в каждом уголке страны… Да, будь я проклят! Обычно я беру с собой в поездки фотоаппарат — вдруг подвернется возможность сделать интересные снимки. Но на этот раз не успел. Придется обойтись открытками. Но надо хотя бы потолковать с кем-нибудь из церковных сторожей и выяснить кое-какие даты из истории местных сконских церквей.
Было бы только время… Так вы говорите, в Дальбю есть хорошенькая церквушка?
— Ага. И непременно загляните в собор. Там для сведущего человека найдется что посмотреть.
— Точно. Взять, к примеру, надгробную скульптуру в склепе Финна, вернее, Симеона… теперь принято считать, что она изображает Симеона. Я тут читал прелюбопытную статейку…
Беседу прервали громкие голоса. Метрдотель призывал к порядку подгулявшую компанию. Один из парней особенно разошелся и, как видно, воспылал нежной страстью к официантке. От избытка чувств он любовно шлепнул ее по заду. И результат не замедлил сказаться: темный костюм какого-то пожилого господина украсился деликатесом — морским язычком а-ля Валевская.
Метрдотелю было отнюдь не весело. А когда гуляки полезли в ссору, обзывая его немчурой и недоделанным нацистом — из-за легкого немецкого акцента, — настроение у него вконец испортилось. Он бурно запротестовал, пытаясь объяснить, что он родом из Швейцарии, но все напрасно: крикуны остались при своем. Мало того, начали осыпать его совсем уж унизительными прозвищами, из которых «гомик» было, пожалуй, самое безобидное.
Эмиль Удин раздумывал, не вмешаться ли, но решил пока подождать.
И в этот момент накатила первая волна боли. Он согнулся пополам, дыхание перехватило.
Скандал утих так же внезапно, как и начался. И компания с громкой руганью удалилась.
На лбу Удина выступил липкий пот. Что такое с желудком? — подумал он.
Мимо прошел метрдотель, тихо бурча что-то себе под нос.
— Боже ты мой, это что за фрукты? — спросил бармен.
— Студенты, — прошипел метрдотель. — Думают, им все дозволено — что хочу, то и ворочу!
Удин возобновил разговор с барменом. И еще полчаса оба обсуждали церковную архитектуру.
Живот болел, и Удин чувствовал себя препаршиво. Наконец он попрощался и поднялся к себе в номер.
Когда часы на соборной башне пробили двенадцать, он крепко спал; громкий храп несся из открытого окна в темную весеннюю ночь. Но и во сне он ощущал тупую боль.
Глава восьмая
В четверг в девять утра Инга Йонссон вопреки обещанию не позвонила.
В половине десятого Хольмберг позвонил ей сам, чтобы выяснить, как обстоит дело со списком. Ему сообщили, что Инга Йонссон на работу пока не приходила.
— Вот как? А когда она будет?
— Не знаю, — сказала телефонистка. — Вообще-то ей пора уже быть здесь.
— Пожалуйста, как только она придет, пусть позвонит нам.
— Хорошо.
В одиннадцать Хольмберг опять взялся за телефон.
— Еще не пришла?
— Пока нет.
— Вы не пытались позвонить ей и узнать, почему она задерживается?
— Нет. Тут у нас полный развал, сами понимаете, черт-те что творится.
— Где она живет?
— На Стура-Гробрёдерсгатан…
— Дом? И номер телефона? Какой у нее телефон? Он набрал номер и долго ждал ответа. Молчание. Немного подумав, Хольмберг опять позвонил в рекламную фирму.
— Нет, еще не приходила.
Он встал, снял пиджак и пошел к Улофссону.
— Слушай, похоже, Инга Йонссон исчезла.
— Как это — исчезла?
— Понимаешь, в девять она должна была мне позвонить, но не позвонила. Я попробовал связаться с ней по телефону сам, однако в конторе ее нет, а дома никто не отвечает.
Улофссонпотер подбородок и сообразил, что побрился из рук вон плохо.
— Странно… ведь у нее не было…
— Чего не было?
— …никаких причин удирать? Хольмберг поежился.
— Удирать?
— Да.
— Черт… я об этом не думал… Может, съездим к ней домой? Как ты?
— Давай.
— А чем сегодня занят наш друг Эмиль? — спросил Улофссон.
— Черт его знает… Впрочем, скорей всего, знакомится с Соней и Сольвейг… изучает обстановку… Кстати, ты обратил внимание, как поздно он нынче явился?
— Нет. А когда он пришел?
— В четверть одиннадцатого.
— Ого-го!
— Бледный такой. С похмелья, видать. Но болтал, как обычно.
— Гм… Да, весельчак…
— Весельчак… Ха! — фыркнул Хольмберг.
Им пришлось пересечь двор, войти в подъезд и подняться на три марша по скрипучей стоптанной лестнице.
Хольмберг позвонил — никакого ответа.
Нажав на звонок в третий раз, он попросил Улофссона спуститься в машину и связаться по рации с управлением.
— Скажи, чтоб позвонили в фирму и спросили, пришла она или нет.
На работе она не появлялась.
— Где же она, может быть? — спросил Хольмберг.
— Ну, прямо мистика какая-то… Говоришь, обещала позвонить в девять?
— Да. А сейчас ровно полдвенадцатого.
Он позвонил к соседям. Открыла молодая женщина.
— Здравствуйте. Скажите, вы сегодня не видели фру Йонссон?
— Ингу? Нет.
— А когда вы видели ее последний раз?
— Вчера вечером… У нее жутко шумели.
— Шумели? — встрепенулся Хольмберг.
— Да. Такое впечатление, будто она с кем-то ссорилась.
— Ссорилась? С кем же?
