заостренных железных прутов, смеясь, тыкали ими в Арвина и Хеллу. Те, протестуя, выбрались из машины.
Мальчик с тонкими волосами, одетый в длинную, как платье, рубашку, держал пистолет. Его голос прозвучал резко и надтреснуто:
— Почему ты не завязал им глаза?
Полицейский слегка поклонился и ответил почтительно и словно извиняясь:
— Повязки пугают их.
— Завязать им глаза! — приказал ребенок. — Чертовы псы!
Мягко, словно пытаясь успокоить расшалившихся детей, Док спросил:
— Мне позвонить насчет выкупа?
— Пошел вон! — рявкнул мальчик из автомобиля и повернулся к Хелле. Последнее, что она увидела, когда вонючий мешок опустился ей на лицо, были огромные кривые взрослые зубы во рту ребенка. Она услышала свой голос, произнесший там, на стоянке: «А эти тоже на продажу?»
Кто-то хрипло завизжал: «Вон! Вон! Оставьте нас в покое! Пощады не будет!»
Во тьме мешков, испуганные и не в силах шевельнуться, Арвин и Хелла услышали, как двое мужчин, бормоча, вышли за дверь, которая с грохотом захлопнулась за ними. Свет померк, а потом послышался тихий звук, от которого у них волосы встали дыбом. Дети подходили поближе. Хелла чувствовала их мокрые личики и слышала горячее жадное дыхание, со свистом вырывавшееся сквозь зубы, как у собак, взявших след.
Потом она услышала, как детский голосок произнес: «Вот эта моя!» — и закричала, когда в нее вцепились маленькие пальцы.
Мишель Турнье. Осел и вол
Осел — поэт, в буквальном и горделивом смысле этого слова, пустозвон и болтун. Вол, в свою очередь, не говорит ничего. Он молчалив, задумчив и почти всегда медитирует. Ничего не говорит, зато много думает. Он размышляет и пережевывает воспоминания. Его голова тяжела и массивна, как булыжник, и в ней толкутся бесконечные образы прошедших веков. Самые почтенные восходят ко временам Древнего Египта. На первом месте стоит бык Апис: рожденный девственной телкой, зачавшей от небесной молнии; с полумесяцем во лбу и грифом на спине. Под языком его скарабей, и живет он в храме. Вряд ли вола с таким багажом впечатлит какой-то там бог, родившийся в хлеву от девы и Святого Духа!
Он вспоминает. Он видит себя совсем молодым телком. Он выступает в процессии приуроченной к сбору урожая и посвященной богине Кибеле, украшенный виноградными гроздьями, окруженный смеющимися толстыми силенами и девушками с корзинами спелого винограда.
Он вспоминает. Черные осенние поля. Медленный труд источающей пар земли, распростершейся в ожидании плуга. Друг и брат, с которым он делит ярмо. Теплый уютный хлев, окутанный покрывалом ночи.
Ему снится корова. Истинная богиня-мать в облике животного. Нежность ее лона. И в глубине этого живого, щедрого рога изобилия мягко ворочается голова идущего в мир малыша — теленка. Ласковое розовое вымя, брызжущее молоко.
Вол знает, что все это — он, что он несет в себе память мира, и знает, что в этом предназначение его спокойной, неподвижной и незыблемой, как гора, природы — охранять это присно совершающееся чудо — труд Девы и рождение Младенца.
Пусть моя белоснежная шерсть вас не обманывает, говорит осел. Когда-то я был чернильночерным, с белой звездочкой во лбу — все понимали, что это знак моего высокого предназначения. Она все еще там, где и была, только ее больше не видно, потому что весь я стал белым. Это похоже на усыпанное звездами ночное небо, бледнеющее перед лицом зари. Старость окрасила меня всего в цвет звезд, и в этом я тоже вижу знак или знамение. В общем, благословение Божье.
Это все потому, что я стар. Очень стар. Мне, наверное, лет сорок — для осла это почти невероятно. Будь я ослиным старейшиной, это было бы не так удивительно. Впрочем, и это тоже был бы знак.
Меня называют Кади Шуйя. Это требует некоторых разъяснений. Еще в годы детства хозяева примечали тот ореол мудрости, что выгодно отличал меня от других ослов. Серьезное, глубокомысленное выражение моих глаз не могло оставить их равнодушными. Вот почему они прозвали меня Кади, ведь каждый знает, что у нас в стране кади одновременно и судья, и священник — иными словами, некто, отмеченный сразу двумя видами мудрости. И все же я оставался ослом, смиреннейшим и нижайшим из детей земли, и потому они просто не могли дать мне столь почтенное имя, не присовокупив к нему что-нибудь смешное и нелепое. Отсюда взялся Шуйя, что значит «маленький, презренный и незначительный». Так я и стал Кади Шуйя, мелким кади, которого хозяева, конечно, звали иногда Кади, но все больше Шуйя, что, видимо, говорило об их несравненном чувстве юмора…
Хозяин мой — человек бедный. Долгие годы я пытался смириться с этим и найти в своем положении хоть что-то приятное. Но не тут-то было: моим соседом и конфидентом оказался осел богача. Хозяин мой из небогатых крестьян. Прямо за забором его поля располагалась роскошная усадьба. Там проводил самые жаркие месяцы лета иерусалимский купец с семьей и родственниками. Его осла звали Иавул, это был великолепный зверь, раза в два больше и толще меня; шерсть у него была благородносерого цвета и отливала шелком. Когда он гордо выступал, наряженный в сбрую из красной кожи и зеленого бархата, под богато расшитым седлом, с медными стременами, разноцветными помпонами и маленькими, нежно звенящими колокольцами — это было царское зрелище. Я изо всех сил притворялся, что нахожу этот карнавал весьма нелепым. Я отлично помнил, какие страдания ему пришлось претерпеть в детстве, чтобы превратиться в такое чудо. Я видел, как он истекал кровью, когда на его шкуре бритвой вырезали инициалы и герб хозяина. Я видел, как кончики его ушей безжалостно сшили вместе, чтобы они стояли торчком, подобно рогам, а не свисали печально по обеим сторонам головы, как у меня, а ноги туго бинтовали, чтобы они стали прямее и стройнее, чем это положено нормальному ослу. В этом все люди: тем, кого они любят и кем гордятся, они всегда причиняют больше боли, чем тем, кого ненавидят и презирают.
Но у Иавула были и преимущества, на которые так просто не начхать, и к состраданию, которое я всегда считал долгом ему выказывать, всегда примешивалась тайная зависть. Он жил в превосходном чистом стойле и жрал овес и ячмень каждый день. А эти кобылы! Вы не поймете суть вопроса, пока не увидите, с каким бесподобным высокомерием лошади относятся к ослам. На самом деле они к нам вообще никак не относятся: с их точки зрения, мы стоим внимания не больше, чем какие-нибудь мыши или тараканы. А кобылы вообще хуже всего — надменные, неприступные… настоящие гранд-дамы! Конечно, взгромоздиться на кобылу — мечта любого осла: это была бы отличная месть жеребцам с их большими игрушками. Но разве может осел соревноваться с конями на их территории? Однако у судьбы всегда припрятана еще одна карта в рукаве. Она даровала некоторым членам ослиного рода самые удивительные и замечательные привилегии. Ключ к этим привилегиям — мул. Что такое мул? Это положительная, прилежная и покладистая скотинка (к этим прилагательным на «п» можно добавить еще «пассивная», «постоянная» и «послушная», — ох, постараюсь держать в узде свою слабость к аллитерациям). Мул — король песчаных дорог, скользких склонов и речных бродов. Спокойный, непоколебимый, неутомимый, он…
А в чем, вы спросите, секрет всех этих добродетелей? Секрет в том, что он избавлен от смятения любви и мук продолжения рода. Мулы стерильны. Чтобы получить маленького мула, нужен папочка осел и мамочка кобыла. Вот почему некоторым ослам — и Иавулу в том числе — повезло стать отцами мулов (самое высокое сословие в нашем обществе) и мужьями кобыл.
Я не слишком озабочен по части секса, если у меня и есть какие-то амбиции, то они направлены в другую сторону. Однако должен признаться, что иногда по утрам при виде Иавула, утомленного и пьяного от наслаждения, плетущегося домой после своих рыцарских подвигов, я начинал сомневаться в справедливости мироздания. Жизнь меня никогда не баловала. Вечно избитый, в синяках, на спине вьюки тяжелее меня самого, живот набит колючками — какому, спрашивается, идиоту взбрело в голову, что ослы
