Эрик глядел на него в упор, ожидая продолжения. Но Морган молчал, напоминая себе, что ничем не обязан этому мужчине и может уйти в любую минуту.
— Вы хотите ее? — спросил Эрик.
— Думаю, да.
— Вы что, не уверены в этом? После всего, что вы сделали, — и не уверены?
— Я этого не говорил.
— Тогда что вы имели в виду?
— Ничего такого.
Но на самом деле он действительно не был уверен. Он уже начал привыкать к их отношениям. Было слишком много торопливых телефонных звонков, неправильно понятых записок, отмененных встреч и болезненных расставаний. Но это была их жизнь. У них даже появились общие привычки.
От Эриковой жены — которую он видел два раза в неделю — Морган получал больше, чем от любой другой женщины. Когда они не были вместе и он не работал, Морган брал дочку и ходил с ней по картинным галереям; или брал рюкзак и путеводитель и отправлялся блуждать по тем кварталам города, где никогда еще не бывал; он мог часами просиживать на берегу реки и заполнять страницы блокнота воспоминаниями. Что же такое она дала ему? Уважение к миру, способность видеть чувства, вещи и других людей, воспринимать их как что-то важное, более того — бесценное. Она открыла ему чудеса беззаботности.
— Я встретил Кэролайн, когда ей было двадцать один, — говорил тем временем Эрик. — У нее не было ни единой морщинки на лице. Я помню ее румяные щеки. Она играла в какой-то пьесе в университетском театре.
— И что, она была хорошей актрисой? У нее почти все хорошо получается, правда? Она любит, чтобы у нее все получалось.
— Это было задолго до того, как у нас появились дурные привычки, — сказал Эрик.
— О чем это вы? — не понял Морган.
— О наших отношениях. Именно это слово они все и используют, — отозвался Эрик. — У нас не было ни таланта, ни способностей — мы просто не могли сами вырваться из них. Сколько вы уже знакомы?
— Два года.
— Два года?!
Морган смутился:
— Что она вам рассказала? Вы говорили с ней об этом?
— Сколько мне, по-вашему, понадобится времени, чтобы все это переварить? — пробормотал Эрик.
— Что вы там делаете? — спросил Морган.
Всю дорогу он наблюдал за руками Эрика, гадая, свернет он шею бутылке или нет. Но сейчас он лихорадочно шарил в дипломате, который достал из-под стола.
— Какого это было числа? Вы должны это помнить! Вы небось и годовщины не отмечаете?
— Эрик вытащил огромную темно-красную книжищу. — Мой дневник. Может быть, именно в тот день я что-нибудь записал. Нужно срочно просмотреть последние два года. Когда вас обманывают, все вокруг видится по-другому.
Морган окинул взглядом других посетителей.
— Я не люблю, когда на меня кричат, — спокойно сказал он. — Я слишком устал для этого.
— О нет-нет. Извините.
Эрик листал дневник. Заметив, что Морган смотрит на него, он захлопнул тетрадь.
Вас когда-нибудь обманывали? спросил он глухим голосом. — С вами это когда-нибудь случалось?
— Думаю, такое бывает с каждым, — ответил Морган.
— Как высокопарно! Думаете, в обмане нет ничего особенного?
— Думаю, в определенных обстоятельствах у нас просто нет иного выбора.
— Из-за него все становится фальшивым! Вы себя ведете, — продолжал он, — так, словно для вас это не имеет значения. Неужели вы настолько циничны? Это же очень важно. Посмотрите на наш век!
— Простите?
— Я работаю в программе теленовостей и вижу, что происходит вокруг. Ваша жестокость — того же поля ягода. Возьмите евреев…
— Ну-ну, давайте, говорите…
— Словно у других людей нет чувств! Словно они ничего не значат! Словно через них можно просто перешагнуть!
— Я не убивал вас, Эрик.
— Я умру от этого. Я просто умру.
— Понимаю, — кивнул Морган.
Он вспомнил одну ночь. Когда ей пора было возвращаться домой, чтобы незаметно скользнуть в постель мужа, Кэролайн тихо сказала: «Вот если бы Эрик умер… просто умер».
— Тихо-мирно?
— Довольно-таки.
Эрик облокотился на стол и вперил испытующий взгляд в Моргана.
— Вам не было неприятно?
— Было.
— Насчет моей смерти?
— Насчет нее. — Морган усмехнулся. — Насчет всего. Но определенно, и насчет нее тоже.
— Отлично. Отлично, — сказал Эрик. — Зрелость — время одиночества.
Без сомнений, — подтвердил Морган.
— Вот ведь интересно. Одиночество, не похожее ни на какое другое. Вы так не считаете?
— Да, — согласился Морган, — все, чего вы лишились, уже никогда не вернется.
— Где-то между двенадцатью и тринадцатью, — сказал Эрик, — мой старший брат, которого я обожал, покончил с собой. Отец умер от горя, а дедушка просто умер. Думаете, я все еще скучаю по ним?
— А разве нет?
Эрик отхлебнул пива и задумался над этим.
— Вы правы, у меня внутри дыра, — наконец сказал он. — Хотел бы я, чтобы и у вас была такая же.
— Она слушает меня, — заметил Морган. — А я — ее.
— Вы действительно обращаете друг на друга внимание? удивился Эрик.
— Нужно просто обращать внимание на то, отчего тебе действительно лучше. С ней
— Отлично.
— Если бы не она, я бы застрелился.
— Но она — моя жена, — напомнил Эрик.
Повисла пауза.
— Как там нынче все говорят? Это ваши проблемы! Это мои проблемы! И что, неужели это и вправду так? Как, по-вашему? — не унимался Эрик.
Впервые за долгие годы Морган пил много виски и курил траву. В конце шестидесятых он как раз учился в университете, но относил себя не к хиппи, а к весьма пуританскому левому крылу. Именно теперь, когда ему так нужно было отключить мозги, он убедился, как упорно человек держится за сознание. Ему хотелось отключиться, чтобы выбросить наконец из головы Кэролайн. Позабыть обо всех них — о Кэролайн, об Эрике, об их детях. Может быть, теперь ему это удастся. Может быть, именно тайна и ее недоступность и сохраняли между ними ту единственно правильную дистанцию.
Морган осознал, что молчит уже довольно долго. Повернувшись к Эрику, он обнаружил, что тот постукивает ногтем по бутылке.
— Мне нравится ваш дом, — сказал Эрик. — Хотя для одного он, пожалуй, великоват.
— Мой дом? Вы что, его видели?
— Ну да.
