Соколиная книга

будущим.
Ты позабыла его…

1987

Привидение

Я вновь набрел на старый дом,
где нам любовь постель стелила,
где полночь нас с тобой вдвоем
на царство возводила,

где все от твоих юных глаз
сверкало,
где утро постоянно нас
свергало.

Он отдан, видимо, на слом,
но не рассыплюсь сожаленьем.
Я сам теперь, как этот дом,
где ты блуждаешь привиденьем.

Я заглянул в него несмело
и не дыша,
но от него давно душа
отлетела.

Сводил с ума собачий вой,
дождь барабанил злобно.
Я не увидел ничего
сквозь выбитые окна.

1986

В ожидании любимой

Привыкаю любить не спеша.
Обхожу свою память по кругу,
трезвой ночью не встретив подругу
на углу,
где споткнулась душа.

Непривычное слово «семья»
наделяет меня новым зреньем.
Но, как прежде, любовь – это я,
а Она —
мое душетворенье.

Разошелся народ по домам.
Только все это игры для взрослых.
Тот, кто любит,
уходит в туман,
по себе оставляя лишь воздух.

И опять с тобой кто-то иной.
И любящих отчаянье вертит.
Я бегу и подобие смерти
ощущаю все чаще спиной.

Но нельзя же любить сразу всех!
Тормозясь,
загребаю ртом воздух.
И глаза голосуют за прозу,
оглядывая встречных
снизу – вверх.

1987

Критикам

Ну хватит, ваша песня спета,
дурачить бросьте белый свет,
что ярких молодых поэтов
сейчас в моей России нет.

Не замечать их стало модно —
примерно как вдыхать бензин.
И мне подумалось, возможно,
что слово «критик» от – «кретин».

Все разглагольствованья – штампы,
давайте взлет, с дороги прочь!
В России вызрели таланты,
вглядитесь в нашу молодежь.

Или поэт сродни иголке
в стогу?!
Все это – ерунда.
Я есть! И имя мне – Соколкин!
И хватит спорить, господа…

1985

Я учу себя русской душе, или Под перестройкою хожу, как под статьей

Под перестройкою

Все пройдет, как с белых яблонь дым…
Сергей Есенин

Под Перестройкою хожу,
как под статьей,
приняв на грудь сомненье.
И бессилье
ревет в душе.
Отплакав над собой,
качусь слезою пьяной по России.

Я слишком верил в то, чему учили.
Плевал на быт. Но время за труды
скурило веру. Словно с яблонь дым…
Все кончилось.
И яблони спилили.

Сгодятся на дрова…
Эх, люди, люди,
вранье в крови
тромбуется в цинизм.
Сознайтесь,
мы достраивать не будем
наш недоразвитой социализм,

подгнивший на корню.
Смущаясь запахов,
друг друга водим сами же за нос,
как за поводырем, идя за Западом
под гласностью
(для тех, кто безголос).

Конечно, мы еще бываем стойкими
и не идем мы с совестью на сделку,
но лучше всех
живется в Перестройкино
тем, кто имеет дачу в Переделкино.

К несчастью,
я люблю свою страну,
ведь я продукт своей эпохи.
Глоткой
меня не взять.
В окно смотрю.
И водку
размазываю пальцем по столу.

1988

* * *

Народ спасется лишь в самосознании…
Как первые – Любовь и Страсть,
Россия – это состояние
души…
Оно ведь может и пропасть…

1987

Без названия

Словно кто их погнал взашей,
во мне гены заголосили…
И учусь теперь
русской душе —
неизбывной любви к России.

Своей совести я не врач,
но
обучаюсь любить втихомолку
даже здесь —
в коммуналке барачной,
выходящей окном на помойку

и церковку в убогих заборах…
На которых,
слезою полна,
душу Русь проливала в запоях,
прямо в небо пиша письмена…

И лежит на ладони землицы ком,
вековым прорастая колосом…
Да пашу в языке отеческом —
безлошадник —
пустую полосу…
Но ору,
лезу внутрь каждому
(раздает копейки юродивый):
«Люди,
мы не совсем изгажены,
люди,
правда, мы любим Родину?!

Правда,
мы бережем уже
в нас пульсирующую жилку…»
Я учу себя русской душе
и с тоскою
гляжу
на бутылку…

1986

Новое мышление

Родные пепелища,
без сомнения,
всего дороже нам издалека…
А я теперь
москвич по убеждениям,
и дым Отечества пускаю изо рта.

1986

* * *

Андрею Алексееву

Горит костер безумной веры —
левее моего пути.
Кругом – заборы и барьеры, —
не отойти, не обойти.

Мой Дантов круг…
Барьеры гнутся,
но держат на себе судьбу…
Взошла царица революций
с звездой, пылающей во лбу.

Она стройна и безрассудна
(свихнусь с ума от этих ног…)
и мне вещает гласом судным:
«Иди же,
я теперь твой бог!»
Свободно и прозрачно тело…
Горит и гнется небосклон…

А мне тепло,
как в колыбели.
Я понимаю, это сон.
И я еще ребенок, мне ли…
Когда вот вырасту большой…
Но
комиссар в горящем шлеме
с крестом склонился надо мной.

1988

* * *

Ю. В. Томашевскому

Из букваря
перед гибелью —
я – выходец на авось —
ладонь возлагаю на Библию,
сжимая в другой ржавый гвоздь.

– Мария, что сын твой наделал,
мечту отправляя в кредит?!
В наследство оставил нам тело,
проведав о том, что творит…

– Молитесь, терзайтесь
гостями
средь тех, кто Иуда иль Брут,
из душ выгребая горстями
извечную тягу к добру.

– Рубите отцовские корни!
И Русь, подобравши суму,
завыв так по-бабьи,
от крови
стопы омывала ему.

К стопам повернулись все реки,
все слезы, сомкнувшись в кольцо.
Могилы,
как Виевы веки,
отверзлись.
Узривши лицо,
покойники встали…

–  Россия,
я сын твой,
великая мать!
В твоих небесах две Марии,
двум совестям не бывать!

На Конституцию встал я,
чтоб ближе был красный зенит…
Ленин,
распятый на «Капитале»,
меж глазами и солнцем летит.

1988

* * *

Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь…
С. Есенин

Что-нибудь будет святое
И в нашей жизни с тобой…
С. Соколкин

Я сынище твой, матерь застоя,
твой ублюдок, твой червь испокон.
Как и ты, на крови я настоян
и мечтой застоялой вспоен.

С молотком и серпом по оврагам
строил путь я – на белой кости.
И Христа заколол красным флагом —
Он его отказался нести.

Я стихия рабочего класса.
Мой кулак словно символ