Соколиная книга

ипостасях —
Я, и Народ мой, и Святая Русь.

1991

* * *

Крест не на всех есть в обличенном мире.
И, веруя в себя, как в анекдот,
толпа беснуется и ждет кумира.

И гвозди предвкушает для него…

1990

* * *

Прав по гроб
Предвидевший, что будет.
Оплатив судьбой труды Иуд,
жертвы палачей своих не судят, —
на Голгофы
день за днем идут.

Откровеньем зрелищ бредит воздух.
В материнской святости своей
женщины клянут веками гвозди.

И для них рожают сыновей…

1990

* * *

Когда я буду жить в растерзанной России,
проклятым небесам я славу воспою.
И плотию своей —
остуженной и синей,
я земляных червей досыта накормлю.

И стану сам землей – поящей и плодящей.
И мертвые в живых воскреснут навсегда.
И будут их терзать.
И песни петь все чаще.
И верить по ночам: «Я буду жить —
когда…»

5 ноября 1991

* * *

Шатается крест на свободе…
Оплачена долгой ценой,
судьба моя в русском народе —
как церковь под красной звездой.

Как водится, пропили душу…
Иконы трещат, как дрова.
Теплее не стало.
Лишь душат,
терзают… Оттуда слова…

А впрочем, кресты и устои
не рушатся сами собой…
С жлобами тягаться не стоит,
как топать по луже ногой.

В тоске по державным просторам
сквозь купол,
наметив межу,
из церкви, крестился в которой,
я в небо,
как в поле, гляжу.

1991

Калининград

Елене Бирюковой

Пахнет морем.
Кантовский собор
опустился с неба прошлой ночью.
Время нам взлетать, но под собой
я не ощущаю твердой почвы…

Привыкаю в жизни кочевой
не мочить судьбы ступни босые.
Странно,
в первый раз мне ничего
не напоминает о России.

Август 1988

* * *

Всё как раньше:
пропал, отневестясь,
отчий дом, отчий край за спиной.
Я теперь ухожу в неизвестность,
от земли оттолкнувшись ногой.

Пусть сбывается линия жизни.
не дай Бог лишь поверить, скуля,
что останется в прошлом Отчизна
и останется в прошлом земля.

1987

* * *

А что я могу, только взять и убить
соседа по лестничной клетке
да в тысячный раз с бодуна залепить
фингал похотливой соседке.

А что я могу, снова взять наплевать
на всё, что я выучил в школе.
На грабли по четвергам наступать
и выть, словно птичка в неволе.

А что я могу, быть богатым хотеть
и всех ненавидеть богатых…
Бояться быть глупым, быть умным не сметь.
И верить – грядущее свято.

А что я могу, вновь поднять старый флаг
на общесоюзном погосте.
И повести всех голодных собак
к нетленному прошлому в гости…

22 сентября 1998

* * *

И снова дороги открыты…
Пивным перегаром дыша,
день старый летит под копыта —
ненужный,
как чья-то душа.

И люди,
что с детства пугливы,
как мерины, выгнув глаза,
свободу хватают наивно,
как добрую девку за зад.

И грудь распирает от ветра.
И кровь бродит, словно вино.
Летят во все стороны света
на крыльях вчерашней вины.

И вновь воскресает Иуда,
подавший на чье-то бытьё…
И жизнь понимаешь —
как чудо.
И смерть – продолженье ее…

Декабрь 1996

Санкт-Петербург

Михаилу Шанькову

Пустынен город мертвой славы,
где мы, обнявшись,
вчетвером,
под ношей умершей Державы
корявой поступью бредем.

Слились в одно дворцы, бараки.
И гул Империи затих.
Роняет золото Исакий
на крылья ангелов своих.

И в небо уплывает пристань,
в туман уходит человек.
И маршируют декабристы,
как обувь,
стаптывая век.

Лишь Всадник вздыбился на страже
непредсказуемых времен,
где под бесстрастным солнцем
даже
неверный шаг запечатлен.

Декабрь 1996

Памяти поэта-друга

Они идут, земные люди,
В страну, которой больше нет…
Борис Примеров

Мир душе твоей, пращур Примеров,
что над мертвой Державой взошла.
Над разбитой дорогой —
без веры,
над бытьём – без кола и двора.

И твой дух,
не взыскуя земного,
вон исходит из русских полей,
где горит мое черствое слово,
обагренное кровью твоей,

озаряя в молчании строгом
на тебя указующий перст.
Твое тело, забытое Богом,
до могилы я нес,
словно крест.

Даже в этой зияющей бездне
ты лежал – недоступно высок —
слово лишнее в тягостной песне,
падший ангел,
отбывший свой срок.

Май 1995

* * *

Александру Худорожкову

Там,
где гудит страна, предвосхищая сечу,
и незачатый плод кричит из бездны дней —
там всем нам танцевать за голову Предтечи
и, получив ее, не знать, что делать с ней.

О бедный мой народ, разверившийся в Слове,
на горе и крови свой замесивший хлеб,
беззубым ртом опять свистаешь клич соловий
и точишь лезвиё впотьмах своих судеб.

Искупят сыновья отцовскую проруху.
И день придет, когда сердца отпустит ржа.
Но не дано нам знать,
подняв на ближних руку,
как светел Божий лик
на полотне ножа…

13 ноября 1991

* * *

Глаз мертвой девушки чуть-чуть подслеповат.
В него война глядится, словно в воду.
И видит сквозь него слепой солдат
кровавый путь в Господнюю свободу.

Се попущенье пасмурных времен,
где в гневе поднял камень брат на брата, —
в бесславной бойне не оценит он
и не опустит дула автомата.

И тени искореженных друзей,
взывая к мщенью, восстают из праха.
И ангел – в окровавленной слезе —
взмахнув крылом, сползает на рубаху

и черный штык.
А враг придет назад,
как подлый тать…
И, повернувшись к Богу,
обняв холодный труп, сидит солдат
и мертвым глазом смотрит на дорогу.

1 февраля 1994

* * *

Господа офицеры великой Российской Империи,
где теперь ваши души,
прельщенные духом извне?!
За задворки свобод заплатили вы золотом веры,
и —
без царя в голове —
вы его обрекли на земле.

Ах, как поздно настигло в родимой чужбине
раскаянье…
И земли трубный глас
всколыхнул в вас сыновью любовь,
когда с русской Голгофы
уже раздавались стенания
и, дымясь, заливала Отчизну невинная кровь.

Час настал, господа,
причащаться крови Государевой,
Он грядет в темноте ваших душ,
что попрали Закон.
А пока вечный зверь раздувает бесовское зарево
в православной державе.
И имя ему – легион…
Посему, господа, ныне,