За дверью яркий свет и стройное пение:
Павел опять закрывает дверь. Доберман, подняв ногу, писает на лимузин Ивана Филипповича, а потом, почуяв застрявшую в заборе Женю, стремглав мчится к ней через сад и, радостно повизгивая, лижет ей лицо.
Женя, боясь, что услышат охранники, пытается его успокоить. Одновременно она протискивается в дыру. Огромное тело ее дергается в заборе. Наконец еще две доски отлетают, и, разодрав пиджак, ей удается пролезть на нашу территорию.
Доберман оглушительно лает. Отзываются другие собаки Шишкина Леса. Охранники светят фонариками под яблонями Левко, но Жени там уже нет. Она быстро идет через темный сад к нашему крыльцу.
Когда Макс открывает дверь, ее тело загораживает весь дверной проем, и реакцию Макса папа не видит. Очевидно, Макс не сразу Женю узнает, потому что стояние в дверях длится довольно долго. Моросит дождик. Лают собаки. Наконец Женя входит, и дверь закрывается.
Степа, сокрушено покачав головой, садится в машину и уезжает.
Другой бы сразу нашел способ увильнуть, но Макс не таков. Это как режиссер Макс с женщинами тиран и деспот, но в жизни он робкий и деликатный человек. Оттого он и влипает всегда в разные дурацкие ситуации.
В свете свечей Макс и Женя сидят друг против друга на табуретках. Огромная тень Жени загибается на потолок. В дырку разорванного гвоздем пиджака виден ее колоссальный лифчик.
— Я сегодня плохо выгляжу. Это от волнения, — говорит Женя.
— Я тоже очень волнуюсь, — улыбается Макс иностранной улыбкой.
Он подавлен ужасной переменой во внешности Жени, но виду не подает.
— Какая удача, что ты позвонил, — говорит огромная Женя. — Я все время о тебе думала. Но сама бы не решилась сделать первый шаг. Что ты так смотришь? Я сильно изменилась?
— Нет.
— Я тоже так считаю, — соглашается Женя. — Внешность — это ерунда. Главное — то, что тут, в душе.
И кладет руку на свою необъятную грудь.
— Да, безусловно, — говорит Макс.
Женя неотрывно смотрит ему в глаза. Во взгляде ее чувствуется энергия и воля.
— Даже не верится, — говорит она. — Мне тебя так не хватало. Ты даже не представляешь себе, что ты для меня значишь. Ты же для меня бог. — И нежно гладит его по руке.
— Ну зачем так, — теряясь, бормочет Макс. — Я не бог.
— Нет, ты бог. И ты мне позвонил.
Макс осторожно отнимает у нее свою руку, якобы чтобы налить в бокалы вино.
— Вот вино, — говорит Макс. — У меня еще виски есть. Я не знал, что ты пьешь.
— Я все пью, — смотрит ему в глаза Женя. — Давай сперва вино, а потом виски. Ну, за нас?
— За нас.
— За бога и простую смертную, — говорит Женя.
Чокается с Максом. Пьют. Макс отпивает чуть-чуть, а Женя одним глотком опустошает бокал и пододвигает Максу, чтоб он его опять наполнил.
— Теперь я расскажу тебе про себя, — говорит она. — Ведь ты про меня ничего не знаешь. Когда ты уехал в Англию, я поступила на юрфак и вышла замуж за Васюкова. Ты помнишь Васюкова?
— Нет.
— Ну как же, ты его видел сто раз, он же у нас бывал. Полковник Васюков. Подчиненный деда из Комитета. Но Васюков пять лет назад умер от инфаркта, а о покойниках плохо не говорят. Теперь я совершенно свободный человек с трехкомнатной квартирой на Фрунзенской набережной и коттеджем в Малаховке, который я сдаю. То есть я материально обеспечена. Ты имей это в виду. Это важно, чтоб ты меня правильно понял.
— Да. Конечно, — Макс изображает живейший интерес к ее рассказу.
— И у меня есть профессия, которую я люблю, — продолжает Женя. — Я следователь по особо важным делам.
— Да что ты?!
— И я приватизировала наше ведомственное ателье индпошива. Я в нем шью теперь сувенирные мундиры и знамена для туристов. У меня киоск на Арбате, — с гордостью продолжает Женя. — Ты понимаешь, что это значит?
— Нет.
— То, что у меня все схвачено. Но ты же меня знаешь, Макс. Я неуемная. Мне всегда мало. Поэтому я мечтала встретиться с тобой. У меня все есть, но мне нужен был ты. И тут ты позвонил.
— Извини, я виски принесу, — вскакивает с табуретки Макс.
— Подожди. Не уходи. Я сперва доскажу. Но ты не будешь смеяться?
— Нет.
— Учти — ведь ты у меня первый.
— Я это понимаю. — Макс перестает улыбаться.
В доме совсем тихо. Слышно, как в кухне журчит вода.
— В смысле, ты первый узнаешь, — говорит Женя. — Я еще никому не говорила. Макс, я начала писать.
— А?..
— Пьесы. Макс, я пишу пьесы для театра, — говорит Женя. — Я сама не знаю, что со мной происходит. Я же никогда не мыслила себя человеком искусства. Они всегда для меня были, как ты, — боги. А тут еле дожидаюсь конца работы, бегу домой, кидаюсь к столу и пишу, блин, пишу, пишу. И это длится уже два месяца, и это такой острый кайф. Как секс. Лучше. Секс богов. Одна пьеса у меня уже готова. Теперь ты понимаешь, зачем ты мне нужен?
— Нет, — тихо говорит мой несчастный брат.
— Я никому еще не давала ее читать. Может быть, я просто сошла с ума. Может быть, это полная чушь. Мне важно проверить на ком-то, кто понимает в пьесах. А ты известный режиссер. Вот я и хотела проверить на тебе.
— То есть ты хотела меня видеть, чтобы я прочитал твою пьесу? — доходит наконец до Макса.
— Нуда. Прочтешь?
— Ну конечно! — с огромным облегчением восклицает Макс. — Конечно!
— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — отводит глаза Женя.
— Что?!
— Что я графоманка.
— Нет! Нет! — вопит Макс. — Я совсем не это думаю!
— Может быть, так и есть. Может быть, я графоманка. Но я писала от души. И я писала, предупреждаю тебя, Макс, чистую правду. Многое в моей пьесе тебя, наверное, будет шокировать. Тем более надо, чтоб ты первым прочитал.
— Женька, ну о чем ты говоришь. Конечно прочту!
— Наверное, я стала писать, потому что мне от тебя что-то передалось. Николкины и Левко — это как свет и тьма. И я всегда хотела быть светом, как ты.
