Звук записался хорошо, со звонким от мрамора эхом.
— Нет, он так и не узнал о моем существовании, — говорит Иван Филиппович. — Я видел его только на сцене. Я любил его на расстоянии. Откуда он взялся, в Ашхабаде, среди всего этого азиатского советского маразма, не знаю. Это было чудо. Он был невысок, с неправильными чертами лица, но от него шел какой-то свет. И я на первом же спектакле, глядя на него в идиотской советской роли Павки Корчагина, вдруг понял, что этот свет существует независимо от реального мира. Я понял, что этот свет живет не только в нем, а в каждом человеке, в красивом и уродливом, в хорошем и в последнем мерзавце. Я вдруг понял, что и во мне тоже есть этот свет, потому что я...
— Потому что ты пидер, — говорит человек в бассейне.
— Если б все было так просто, — тихо говорит Иван Филиппович.
— А чего тут сложного, Ваня? — говорит человек в бассейне. — Пидер ты и есть.
Над краем бассейна поднимается голая волосатая нога и хлопает по воде, окатив Ивана Филипповича брызгами.
— Дурачок ты мой. — Иван Филиппович ловит ногу и целует ее.
— Но потом ты его поимел? — интересуется человек в бассейне.
— Нет. Ты слушай. Я ходил на все его спектакли, поджидал у служебного входа, но подойти к нему так и не решился. А потом какие-то бездари из театра из зависти заложили его. Застукали с мальчиком и арестовали. Я пытался его вытащить, но не успел. Он повесился в камере.
Изображение на экране телевизора меняется. Появляется лицо телевизионного ведущего.
— Кто этот человек с его нетрадиционной сексуальной ориентацией и израненной душой поэта? — говорит ведущий. — Может быть, он ваш знакомый, друг, родственник? Он не виноват, что родился таким. Но по уголовному кодексу Российской Федерации виноват. По нашему, до сих пор не измененному кодексу он преступник. За генетическое нарушение в организме его можно судить и посадить в тюрьму. Напоминаем, что участники нашей передачи не знают, что их снимают, и мы гарантируем их полное инкогнито. Вы смотрите программу «Ночной патруль». А сейчас рекламная пауза.
И запели про бульонные кубики. Павел Левко и его гости продолжают неподвижно смотреть на экран телевизора.
— Ну, это полная его дискредитация, — говорит банкир. — Теперь решение о твоей концессии он не пропихнет. Кто мог тебе так подсуропить?
Звонит телефон. Павел берет трубку. Таня говорит по телефону, сидя перед телевизором на полу:
— Это для тебя очень плохо? Я подумала, что тебе сейчас плохо, и позвонила.
Левко показывает гостям на дверь. Они понимают и выходят.
— Ты мне звонишь не потому, что мне плохо, а потому, что знаешь, кто снял это кино, — говорит Левко. — Это сделал твой муж, и теперь ты боишься.
На экране телевизора голый Иван Филиппович в сауне ныряет в бассейн. Теперь его не видно. Смех и плеск воды. Над краем бассейна появляются и исчезают руки и ноги.
— Да, Павлик, я боюсь. Но не за Котю, — говорит по телефону Таня. — Нет, и не из-за Петьки. Я боюсь за тебя. Алексея Николкина убили из-за этой Камчатки. А ты продолжаешь этим заниматься. Зачем тебе столько денег? Ты хочешь кому-то что-то доказать. Кому, Павлик, ты доказываешь? Мне?
Дождик шуршит в листве темного сада. Женя сидит на корточках перед лежащим на земле Иваном Филипповичем.
— Ты иди к себе и жди там, — поворачивается она к Максу. — Я все сделаю.
— Надо вызвать «скорую», — шепчет насмерть перепуганный Макс.
— Не нужно никакой «скорой». У него все цело, просто побои. Иди. Ни о чем не думай. Это из-за бизнеса. У нас тут такой в России бизнес. Ты не поймешь. И не надо тебе этого понимать. Ты выше этого. Ну, иди же. Иди.
— А тряпки?
— Я тряпки организую. Иди. Макс уходит.
— Нет, Павлик, нет. Я Николкиных не защищаю, — говорит по телефону Таня. — Но Степа же понимает, что ты каким-то образом в это замешан. Твои же люди там, на аукционе, все время сидят и все скупают. Не твои? Но они же там сидят, твои друзья, я же сама их видела. Да, да, я знаю, что ты не виноват. Да, люблю... Да, я ему скажу, что ухожу от него. Но я не могу сейчас сказать. У него только что отец умер.
Избитый Иван Филиппович уже сидит на стуле в кухне, и Женя уже лечит его, смывает кровь с его лица, наклеивает пластыри. Взволнованная Зина с тряпкой и тазом в руках выбегает через другую дверь кухни в сад. За ней пятнадцатилетние жены. Побежали соседям помогать.
А на экране телевизора все тот же неподвижный кадр сауны. Иван Филиппович стоит наготове с полотенцем. Из бассейна вылезает молодой блондин, сидевший рядом с ним на аукционе.
— Вопреки обычным заблуждениям, физическая близость играет в жизни наших героев второстепенную роль, — говорит ведущий на экране телевизора. — На первом плане всегда выступают проблемы духовные и моральные.
Иван Филиппович целует родинку на спине блондина.
— Э, не щекотись, — говорит тот.
В общем, Степа добился своего. Показали это по телевизору. Таня права. Степа все точно рассчитал. Для махинаций Левко с Камчаткой это может иметь катастрофические последствия. Сто лет мечтали, три поколения обитателей нашего дома мечтали хоть как-то Левко наказать. И вот — наказали. И способ наказания самый по нашим временам обычный, не в суд же подавать. А все равно противно. Наказываешь подлеца, а чувство при этом — будто сам подлец. Стыдно. Интересно, кому-нибудь из Левко было когда- нибудь стыдно?
— Таня, я тебе не верю, — говорит по телефону Павел. — Годы идут, а ты все с ним. Я ни одному твоему слову больше не верю.
Степина машина стоит на темной дороге. По крыше ее барабанит дождь. Степа говорит по мобильнику.
— Котя, почему ты опять не ночуешь дома? Что у вас происходит с Татьяной? Что? Не говори глупости! У нас в семье разводиться не принято. Маша разведена? Но у Маши нет детей, а у вас Петька. Это же мой единственный п-п-правнук. Сейчас самое главное — он, Петька, а не вся эта ваша чепуха. Да, именно чепуха, это все пройдет, угомонится. Ну хорошо, потом поговорим. Послушай, я не успел к телевизору. Передача уже идет? Ты смотришь?
Котя в Степиной квартире лежит на кровати перед телевизором.
— Смотрю, — говорит он, тоскливо глядя на экран. — Да, я записываю для тебя на кассету.
На экране телевизора черный прямоугольник сваливается на мгновение с лица Ивана Филипповича, да еще в тот момент, когда Иван Филиппович глядит прямо в камеру.
— Да, да, — говорит Котя. — Его можно узнать. Да. Она здесь. Передам.
Он кладет трубку и оборачивается:
— Тебе от него привет.
Журналистка с коленками смотрит телевизор, сидя в другом углу кровати с бутылкой пива в руках.
— Мерси, — говорит она. — А чего ты опять такой мрачный? Сделал классный материал, а сидишь как на похоронах.
— Мне кажется, это какая-то ошибка, — смотрит на экран телевизора Котя. — Он к смерти папы не имеет никакого отношения. Мне кажется, он бы не мог.
— Тебе все время что-то кажется, — прерывает его журналистка. — Левко-то имеет отношение, или это тебе тоже кажется?
— Левко — это Левко.
— Тогда не мучайся. Эта передача вызовет роскошный скандал. А у нас скандал — это всегда путь к успеху. Тебя заметят. Тебе легче будет раскрутить новый фильм. Только не снимай больше свою супругу. И
