кинулась, лишь бы с Пашей свидеться снова.
Так и вернулась обратно.
Сестры принялись ее ругать, насмехаться:
— Ты бездельница и лентяйка! Небось, на ворожбу Старой Кати поддалась и супроть нее не умеешь управиться?
Сами они тоже Стару Катю избегали. Та от лихоманок знала множество снадобий.
Проживала она в дальней дубраве, в избешке на одно окно, под крышей дерновой, подле чистого родника.
Уже давно старуха изжила свой век, сгорбатилась, но к людям оставалась доброй и входчивой. Пользовала хворых мужиков взваром из разных трав. Могла к девушке милого дружка присушить, нелюбимого напрочь отвадить.
Вот к ней-то втайне от сестер и обратилась Охохоня.
Прикинулась простой деревенской девкой, гостинцев в узелке принесла и, хоть парня по имени не назвала, начистоту повинилась.
— Никак, баушка, в толк не возьму, пошто мне покою не стало?
Та только взглянула в ее глаза и все разгадала.
— А ничего плохого с тобой не содеялось. Полюбила ты парня! Ну и не противься тому. Покорись. И чем печалью себя изводить — завлеки его, свое счастье не упускай!
— Не знаю, как... Да и любить нельзя...
Не могла признаться, что она лихоманка.
— Пошто нельзя-то? — попытала старуха и подала ей ковшик с родниковой водой. — Испей, освежись, на девичье дело решись!
Выпила Охохоня эту родниковую воду, враз взбодрилась, как от долгого сна пробудилась.
— Как же, баушка, к милому подступиться? Как ему знак подать, что он моя сухота, чем ответную любовь его вызвать? Подружек у меня нет, петь я не умею, на игрища показаться не смею...
Стара Катя не стала выпытывать, отчего, мол, не смеешь-то, не урод ведь ты, не замарашка, а усадила ее за кросна холстину ткать.
— С места не вставай, не ешь, не пей, назад не оглядывайся, покуда льняное полотенце не выткешь!
Весь белый день и всю ночь при лучине ткала Охохоня на кроснах. Наутро Стара Катя отрезала ей холстины:
— Полотенце вышивкой изукрась, а потом отдай миленку в подарок. Возьмет он его в руки, с устатку лицо утрет и уже краше тебя никого не найдет!
Заодно и вышивке научила: как нитку в иголку вдевать, как крестом и гладью узоры класть.
Не столь уменьем, сколь терпеньем изготовила Охохоня полотенце. Забралась в самую глухомань, поодаль от сестер и Лешаков, целую неделю спины не разгибала. От края до края вышила на нем голубые цветочки-незабудки, посредине — красные маки: вот-де такая будет у нас любовь — неизбывная и неугасимая.
Только о том не подумала: если полюбит ее гармонист, а дальше-то, дальше что же случится?
Дождалась Охохоня, приехал Павел в поле сено косить.
Телегу под березой поставил, коня стреножил, литовку отбил и взялся робить без отдыху.
Охохоня из-за кустарника долго на него любовалась. На гармони он ловко играл, а косил траву того ловчее и краше: ворот рубахи расстегнут, лицо и грудь в жарком поту, спина чуть присогнута, литовка в траве ширк-ширк, будто молния, мечется туда-сюда по земле.
Иной бы от этакой косьбы устарался, а Павел загрустил, что ли, не то от раздумья начал слегка напевать:
Охохоня даже чуточку назад подалась: это-де он, наверно, про ту девушку вспомнил? И сгоряча-то чуть полотенце не порвала, да вовремя успела опомниться. Горевать в одиночку никогда не поздно, а прежде надо испробовать, чью любовь он дороже оценит?
Положила свое заветное полотенце на телегу, сама снова затаилась. Покуда ждала, когда Павел кончит косить, вся исстрадалась: не попусту ли столь стараний потрачено?
Но все загаданное так и случилось. Перед обедом Павел достал из полевого колодца ведро воды, умылся и пошел к телеге чем-ничем утереться. Увидел полотенце, развернул его, осмотрел, по сторонам огляделся:
— Эй, кто это подсунул мне такую диковинку? Ну-ко, отзовись!
Догадался сразу — неспроста оно тут появилось! Деревенские девушки нередко одаривают своих парней поделушками: возьмет — долго не забудет, невестой назовет, а не возьмет — так из сердца вон!
Никто Павлу не отозвался. Утерся он Охохониным полотенцем, как хмельного и сладкого снадобья выпил. Зажмурится.
Охохоня метнулась к нему.
— Ой, прости! Это я виновата! Неужто сгубила тебя?
Думала, вовсе не любовь, а лихоманкину хворь на него навела. В вышине небо чистое, в березняке всякая птица день прославляет, а тут вдруг экое горе...
Ведь не знала Охохоня, что у людей такое бывает; иной парень из-за любви свету белого не видит, ночей не спит, покуда своего часу дождется.
Павел услышал ее голос.
— А ты кто такая? Откуда родом? Не заблудилась ли? И не твое ли это полотенце?
Сам рад-радехонек: экая невидаль перед ним! У Охохони от души отлегло.
— Мое! Ткала и вышивала тебе в подаренье!
Не умела таиться и, как деревенская девушка, ждать, когда он ей первой слово промолвит: любит или не любит?
Павел шагнул к ней, руки протянул, и Охохоня тоже подалась ему навстречу, да вдруг отшатнулась: коль обнимет ее — захворает, а поцелует — жить перестанет!
— Нету мне доли на любовь с тобой!
А тому невдомек:
— Пошто это нет? То ли ты уже просватана?
— Не бывало у меня жениха и не будет, — потупилась Охохоня. — Я не таковская!
Он пристал: говори-де по правде, не утаивай про себя ничего ни хорошего, ни плохого!
— Любую, всякую стану любить!
— Хворь на мне, — нашлась Охохоня.
— Не велика беда! Возьму даже хворую. Сам за тебя стану стряпать, корову доить, по домашности управляться.
— Ведь люди тебя осудят...
Никакие отговорки не помогли. Павел одно твердил:
— Не разойтись нам, не разлучиться вовек! Надумаешь убежать — на краю света найду!
Только три шага разделяло их, но будто пропасть глубокая.
Вскоре сумерки наступили. В эту пору лихоманки выходят из чащоб и гнилых болот и принимаются свое зло сотворять. Охохоня поопасалась вместе с парнем попасть им на глаза и волей-неволей принудила себя с ним попрощаться.
— До свиданьица, дорогой! Захочешь со мной повидаться, полотенцем утрись!
Хотел он ее удержать, но догнать не мог.
Не считано и не меряно, какое горе она в ту ночь испытала. Спряталась в камышах на болоте, чуть не извелась. Утопиться не удалось — вода не взяла. Решилась с вершины высокой березы броситься — береза
