Эта новость неприятно удивила протодьякона. Почему в Инквизиции ему не сказали об этом ни слова?
– И что с ними стало? – не удержался Пантелеймон.
На сей раз воздушный извозчик ответил охотно и быстро:
– А кто же их знает? Растворились, будто и не было их никогда.
Казалось, что этот прискорбный факт его чем-то радует. Или, вернее, не сам факт растворения, а другой – уверенность в том, что Пантелеймона поджидают и другие открытия и факты, о которых его даже не потрудились уведомить начальники-командиры. Вероятно, пилот давно уже точил зуб на руководство – не то не доплатили ему, не то отказались повысить. В самом деле – почему он торчит в такой дыре?
Протодьякон ощутил внезапную неприязнь к этому язвительному субъекту.
– Мне пора, – сухо сказал он. – Хорошей погоды и мягкой посадки.
Пилот хохотнул:
– Благословите тогда на прощание, батюшка…
Челобитных мотнул головой:
– Статус не позволяет. Не батюшка я…
Он нацепил рюкзак и, не оглядываясь, зашагал через луг. Он слышал, как взревел двигатель, и придержал шляпу, которую едва не сорвало порывами ветра, но так и не обернулся.
Трава была высока, солнце изрядно припекало. Вокруг протодьякона вились тучи насекомых – большей частью ему незнакомых, но, несомненно, лютых и голодных. Он отмахивался, не желая до поры надевать накомарник. Если он спасует здесь, на лугу, то каково ему будет в лесу, во власти таежного гнуса?
Почему-то именно гнус возбуждал в нем наибольшую озабоченность, словно и не существовало в природе никаких аномалий и тайн, могущих оказаться куда страшнее.
Перспектива обманчива; Пантелеймону мерещилось, что до Бирюзова рукой подать, однако он шел и шел, а деревня как будто и не приближалась. Впору было заподозрить, что колдовство уже началось, и луг проклят, а до людей не дойти никогда. И пес паршивый, вертолетчик об этом, разумеется, знал, потому и радовался. Ослепло начальство, что ли? Гребут в помощники неизвестно кого, всякую сволочь…
Под самозабвенный стрекот цикад он ускорил шаг. И деревня вдруг выросла перед ним, словно раскаиваясь в длительной удаленности. Словно она раздумывала, подпускать к себе чужака или сохранять благоразумную дистанцию, и наконец решила, что от нее не убудет.
Насекомых стало чуть меньше, когда Челобитных ступил на главную и единственную улицу деревеньки. Очень скоро выяснилось: то, что по логике должно было находиться слева, в сознании пилота перевернулось и оказалось справа. Бог его знает, откуда он смотрел и что имел в виду.
Короче говоря, в пятой избе слева – а Челобитных зашел в деревню именно слева – никакого Ступы не было, жила там жилистая старуха, копавшаяся в огороде.
– Не оттуда зашел, – лаконично сообщила она Пантелеймону, с трудом выпрямляясь и вытирая руки о подол. И махнула, направляя пришельца подальше от себя, на другой конец селения.
– Премного благодарен, – поклонился протодьякон.
Старуха не ответила и вернулась к своему занятию.
Челобитных пошел по улице, искоса поглядывая на одинаковые, землистого цвета избы. Больше он никого не повстречал; деревня словно вымерла, и даже собаки молчали. В пятой избе по правой стороне, казалось, тоже давным-давно никто не жил – она вся покосилась, плетень повален.
«Да, не балуют Ступу, – подумал Пантелеймон. – Куда он деньги-то девает? Пьет горькую, ясное дело».
Его подозрения полностью подтвердились, когда он позвал со двора хозяев и ему никто не ответил. С тем же результатом протодьякон постучал в дверь. Когда он, толкнув ее, вошел в горницу, то обнаружил, что там царило вопиющее запустение. Рядом с почерневшим от времени и грязи столом с объедками вместо лавки стояла вполне городская пружинная кровать.
На голом матраце, в грязной одежде и обуви храпел долговязый мужик с прыщавой физиономией – заросший и небритый. Запах в горнице висел такой, что у Челобитных перехватило дыхание.
Не спрашиваясь, он быстро прошел к окну, распахнул его. Затем поискал глазами, нашел бутыль с отравой, которая свалила предполагаемого проводника, налил полстакана и остановился, выбирая оптимальный способ воздействия.
Физический способ, конечно. Но для порядка он позвал:
– Сударь, проснитесь! Господин Ступников!
«Господин» не отреагировал и продолжал храпеть, как ни в чем не бывало. Тогда протодьякон вылил на него ковш воды, стремительно присел на кровать и принялся быстро растирать хозяину уши.
Тот гневно замычал, задвигал руками и ногами. С неожиданной ловкостью и быстротой сел, изучая Пантелеймона мутным взором.
Тот подал ему стакан и таким образом мгновенно наладил контакт и взаимопонимание.
Гадость исчезла в глотке верзилы – можно было забояться, что вот сейчас она его и добьет окончательно.
Но ничего такого не случилось. Напротив, в бесцветных глазах Ступы заиграло некое подобие разумной жизни.
– Чего надобно? – хрипло спросил пропойца. – Плесни-ка еще.
– Будет покамест, – отозвался Челобитных. – Ступников – ты будешь? – Он отбросил неуместных в данной беседе «сударя» и «господина».
– Ну, – кивнул тот нетерпеливо, поглядывая на штоф.
– Чудесно, – сказал Пантелеймон. – Или не чудесно, пока не знаю. Есть повод усомниться. Я ведь к тебе из столицы, мил человек.
Это не было правдой, но протодьякон решил повысить свой статус в глазах провинциала.
На Ступу это известие не произвело, однако, никакого впечатления.
– Так и знал, – пробормотал он.
– Что ты знал?
– Много вашего брата ездит…
– Ну и что скажешь мне, чем порадуешь? Свезешь, куда попрошу?
– Смотря куда попросишь…
– Да ты идти-то в состоянии?
– Я-то?
Ступа презрительно посмотрел на протодьякона и легко спрыгнул с кровати, прошелся гоголем взад и вперед.
Встал на носки, на пятки – будто на медосмотре. Изготовился дыхнуть, но протодьякон вовремя отпрянул и прикрылся локтем.
– Верю, верю!
– Ты не смотри, что я выпимши. И не суди. Не судите, да не судимы…
– … будете, – докончил протодьякон. – С этим все ясно. Мне надобно в Зуевку.
Он умышленно назвал конечный пункт путешествия – вдруг повезет? Вдруг этот субъект с похмелья забудет о былых страхах и решит, что ему море по колено? Может, и впрямь налить ему еще по-быстрому, чтобы мозги замутить?
Проводник, однако, был не настолько пьян и не до того деградировал с похмелья, чтобы его можно было взять просто, с налета, голыми руками.
– Исключено, – твердо вымолвил Ступа, и это прозвучало настолько необычно, на городской просвещенный манер, что протодьякон даже опешил.
Он только и мог тупо спросить:
– Почему?
– Проклятое место, дьявольское… – Ступа был предельно откровенен. Пантелеймон даже заподозрил его в осведомленности насчет истинной деятельности пришельца. Иначе к чему изъясняться мистическими категориями? Впрочем, это наверняка лишь оборот речи. – … Бывал там однажды, по молодости, так неделю по лесу плутал, чуть не сдох. Кружило меня, и худо стало… С тех пор – ни ногой. Туда много пришлых ушло, и ни один не вернулся.
