— Ты, Алексей, пластинки для циклей мне когда-нибудь обдерешь? Или опять прикажешь самому подпилком елозить? Экой ты беспамятный стал: пустяковое дело для отца сделать не можешь!
Алексей сразу как-то съежился: неожиданно рухнул его маленький заговор.
— Сделаю сегодня, к обеду у тебя будут, — проговорил он растерянно.
Из сеней вернулась хозяйка и засуетилась около Тани.
— Вы, голубушка, раздевайтесь. Давайте пальто ваше, на вешалку его… Ох! Да у вас ноги-то мокрехоньки! Где это вам помогло? — всплеснула она руками, увидев мокрые Танины чулки и туфли. — Снимайте все, подсушим…
Не обратив внимания на растерянный вид Алексея, она сказала с нарочитой вежливостью:
— Вы бы, Алексей Иваныч, чемоданы-то в сторонку отодвинули, а то неловко, поставили тут на самой дороге.
— Ладно уж, мама, отменяется сеанс, — хмуро проговорил Алексей. — Разоблачил батя нас с тобой. — Он отставил чемоданы, снял кепку и, набросив ее на гвоздь у дверей, уселся на табуретку в стороне.
— Вы проходите в комнату… не знаю, как вас по имени-отчеству, — обратилась к Тане хозяйка.
— Таней зовите… А с квартирой я постараюсь сегодня же устроиться. Я совсем не предполагала…
— Да что вы это? Зачем же, — решительно перебила Таню женщина. — Только вот разве не поглянется вам у нас.
— Я не об этом. Хлопоты ваши…
— Полноте! Какие там хлопоты! — махнула рукой хозяйка. — До войны семья большая была, привыкли к хлопотам. — Она вздохнула и дотронулась до глаз краешком фартука.
Радушие ее тронуло Таню, и она не стала настаивать на своем.
Хозяйку звали Варварой Степановной. От этого имени на Таню сразу повеяло чем-то родным и теплым. Варвара Степановна!.. Это было имя ее матери, которая погибла в самом начале войны.
…Забыв про ранний час, Таня сразу же собралась на фабрику, но Варвара Степановна заявила:
— И не думайте. Голодную не отпущу, и все. И не ссорьтесь лучше со мной, порядок в хозяйстве не нарушайте. С меня этого чудушка довольно, — она кивнула на сына.
Алексей, как бы очнувшись от раздумья, встал, шагнул к двери, сдернул с гвоздя кепку.
— Куда же ты, Алешенька? — спросила Варвара Степановна. — Хоть бы разок вместе со всеми позавтракал. Да и Таню заодно на фабрику проводил бы.
— Пойду, мама. Дело у меня, — бросил он на ходу и, толкнув носком сапога дверь, вышел.
— Вот каждый божий день так, — сокрушенно вздохнула Варвара Степановна и направилась к русской печи. — Вы уж не сердитесь на него, чудной он… но уж зато честный. А с квартирами в поселке в самом деле плоховато, — говорила она, гремя посудой.
Таня хотела помочь Варваре Степановне по хозяйству, но та и слушать не стала:
— Сама, сама управлюсь, не в диковину! Вы лучше в комнаты пройдите, с дедом моим познакомьтесь. Иван Филиппыч! — окликнула она мужа. — Выглянул бы хоть на минутку!
— Повремени, Варюша, бросить никак нельзя — клей…
— Ну, тогда у себя принимай, — сказала Варвара Степановна и повернулась к Тане. — Проходите, Танечка, не стесняйтесь, он у меня дед общественный.
3
«Общественный дед» сидел, склонившись над столом. Из-за высокой спинки стула видна была только шапка седых волос да натянувшаяся на жилистой сухой шее темная лямка фартука. Таня остановилась у порога. В лицо ей пахнуло чудесным знакомым запахом древесной стружки, нагретого дерева, клея, острым ароматом спиртового лака и еще чем-то приятным и теплым, но чем именно, она не могла разобрать.
Здесь была мастерская Ивана Филипповича. В простенке над столом висел портрет Горького в простой липовой раме. Под ним, в рамке поменьше, — какая-то грамота с золотым тиснением. Вся левая стена была завешана скрипками. Они строго блестели коричневым и темно-вишневым лаком. Матовый грунт незаконченных отливал теплой желтизной. И тут же, меж скрипок, висели длинные смычки, издали похожие на шпаги. На другой стене, на светлых сосновых полках разложены были куски дерева: волнистый клен, мелкослойная уральская ель, бруски черного дерева, которое, казалось Тане, обязательно должно пахнуть морем, парусами бригов — романтикой дальних странствий. Здесь же торчали длинные заготовки для смычков из темного фернамбука. За стеклянными дверцами невысокого шкафа виднелись бутылочки и флаконы с лаком всех оттенков — от светлого, как вода, до темного — цвета крепкого чая, и багрового, похожего на старое вино. Обстановку дополнял большой шкаф с книгами. Но самым интересным и необыкновенным в этой комнате Тане показался рабочий стол Ивана Филипповича со множеством непривычного и диковинного инструмента. Здесь были рубаночки самых неожиданных форм и размеров; подпилочки, напоминавшие тончайшие хирургические инструменты; резцы; причудливо изогнутые стамески. Вперемешку с ними лежали детали скрипок: обечайки, шейки с улиткообразными завитками головок, деки…
Таня подошла к столу поближе и… залюбовалась руками Ивана Филипповича. Длинные и узловатые в суставах пальцы его действовали быстро и точно, как пальцы хирурга: ни торопливости, ни лишних движений… Не отрывая глаз от работы, он протягивал руку, и пальцы сами находили на столе нужное, брали инструмент или деталь, пригоняли, подтачивали, смазывали клеем…
Но вот, закончив работу, Иван Филиппович обернулся — теперь можно было и поздороваться. Он глянул на Таню поверх очков совсем еще молодыми глазами. На щеках вспыхнули и погасли морщинки. Густые усы, нависшие над гладко выбритым подбородком, дрогнули.
«Как он похож на Горького!» — подумала Таня, скользнув глазами по портрету в липовой раме.
Иван Филиппович встал и протянул руку.
— Будем знакомы: Иван Соловьев, скрипичный мастер. — Он указал на кресло возле стола. — Располагайтесь…
Таня назвала себя и послушно уселась.
— Вы скрипки чините? — спросила она.
— Да нет, новые делаю, — усмехнувшись, ответил он. — С малых лет деревцем балуюсь.
— И на стене это все вашей работы скрипки?
— Все, что здесь видите, своими руками делал, — с гордостью ответил Иван Филиппович и добавил задумчиво: — Люблю я из деревца душу добывать, чтобы пело по-настоящему. А вы, простите, сами-то по какой специальности?
— Инженер-мебельщик, — ответила Таня, — сюда на фабрику приехала.
— Так-так, значит, мы с вами вроде как бы родственники, — засмеялся Иван Филиппович. — Ну что ж, дел тут у нас на Урале много. Да и край хороший. Прежде-то бывали здесь или нет?
— Всю войну в Новогорске прожила, совсем недалеко от вас.
— Да, километров тридцать… А тут не бывали?
— Не приходилось… Я вас, наверно, Иван Филиппович, от дела отрываю? — вдруг забеспокоилась Таня.
— Ну от дела-то меня ничем не оторвать. Можно ведь и говорить и работать. А сейчас как раз передышка полагается. В пятом часу сегодня поднялся. А почему, думаете? Бессонница? Ничего подобного! Спать могу по двенадцати часов на одном боку.
Иван Филиппович запустил пальцы в свою густую шевелюру.
— Видите? Солома над чердаком начисто повыгорела, а сделано… сущие пустяки! Вот и поторапливаюсь.
— А я время у вас отрываю, — снова сказала Таня, поднимаясь.
— Сидите-сидите! Я ведь совсем не в том смысле…
Иван Филиппович снова склонился над столом. Укрепил в зажимах нижнюю деку скрипки, выбрал
