легонько подтолкнул Таню. — Пошли-пошли…
Сидя за столом, Таня все думала о том, что говорил ей Иван Филиппович, и вспоминала лето 1948 года, московскую свою квартиру и похожие слова об искусстве, о художестве — очень похожие слова. «Вот и сейчас, как тогда, — подумала Таня, — будто глоток ключевой воды в дорогу».
4
…Таня сидела в приемной на диване с высокой, похожей на стену спинкой. Приходилось ждать: секретарша разъяснила, что и директор, и главный инженер с самого утра в цехе.
Ждала она долго. В приемную поминутно входили, спрашивали директора и, услышав короткое: «В цехе. Будет не скоро» — уходили. Наконец появился невысокий человек в светлом летнем костюме, подал секретарше какой-то список, сказав только:
— Четыре экземпляра, пожалуйста.
Секретарша молча взяла бумагу, сказала, обращаясь к Тане:
— Вот с парторгом поговорите, с Мироном Кондратьевичем.
Человек внимательно оглядел Таню, протянул руку.
— Ярцев.
Таня поднялась.
— Озерцова, — она пожала его руку. — На работу приехала.
— Очень хорошо. Идемте ко мне.
Он повел Таню по коридору, отворил дверь со стеклянной табличкой «Начальник отдела кадров». Пропустил Таню вперед.
Она села у стола и положила перед Ярцевым свои документы. Он долго рассматривал их и о чем-то раздумывал. Таня видела, как на большом крутом его лбу, на который все время сползали очень непослушные волосы, то сбегались, то разбегались морщинки. Наконец Ярцев сказал:
— Вот что… Татьяна Григорьевна. Так, кажется?.. Пойдемте-ка с вами прямо на производство, разыщем директора, там обо всем и договоримся, придумаем, какую вам дать работу.
— Мне любую, — сказала Таня, — только там, где не слишком легко.
— Не слишком легко? Ну, эту просьбу вашу исполнить не слишком трудно. — Ярцев засмеялся, и Таня подумала: «Какие у него чудесные зубы…» — Ну, пойдемте, — сказал он.
В станочном цехе, куда Ярцев привел Таню, начался обеденный перерыв. Они шли вдоль второй линии станков. В конце, у фрезеров, толпились рабочие. По-видимому, что-то там произошло, потому что кто-то коренастый сонным скрипучим голосом кого-то отчитывал.
— Товарищ Шпульников, Токарева не видели? — спросил Ярцев.
Коренастый повернул к Ярцеву небритое унылое лицо.
— Токарев, Токарев… Да мне, Мирон Кондратьич, самому товарищ директор вот так нужны. — Он провел ребром ладони по собственному горлу и кивком головы показал на стеллаж возле станка. — С этими деятелями разобраться надо.
На стеллаже сидел молодой широкоротый парень с удивительно плоским бабьим лицом и заплывшим левым глазом. Поодаль, отвернувшись к стене, стоял другой — рослый и крепкий, с мускулистой шеей, с короткими, ежиком, волосами. Он обернулся, исподлобья глянул на Шпульникова и отвернулся снова.
— Я тебе, Новиков, говорю, тебе. Вот, — нудно и тягуче заговорил Шпульников, скобля ногтями шершавую щеку. — Еще раз говорю, вот… Должен был мне заявить, а не кулаки в ход пускать. Не трудколония тебе здесь. Понял? Не с блатным народом дело имеешь, вот…
Тот, кого называли Новиковым, вдруг круто повернулся и сжал кулаки так, что слышно стало, как заскрипела кожа на ладонях. Он шагнул вперед. Те, кто стоял поближе, посторонились, Шпульников переступил с ноги на ногу и на всякий случай попятился.
— Что здесь происходит? — строго спросил Ярцев.
— Нюрка Боков «норму перевыполнил»! — раздался тоненький девичий голосок. Послышался смех. Все посмотрели на парня с подбитым глазом.
— Вон директор идет, — сказал кто-то.
Вдоль прохода к станкам твердой грузноватой походкой приближался широкоплечий человек. Лицо его показалось Тане суровым. Может быть, это было от его щетинистых темных бровей и строгих складок в углах рта. Подойдя, Токарев отрывисто спросил:
— Что за базар?
Пока Шпульников, не переставая скоблить щеку, собрался открыть рот, чтобы ответить, вперед выступила пожилая женщина в халате и серой косынке.
— Разделить их, товарищ директор, надо, в разных сменах пущай работают, — сказала она, кивнув на Новикова и оглядывая с ног до головы сидевшего на стеллаже Нюрку Бокова. — Мы давно Костылеву говорим, а он и во внимание не берет. Этот вон тоже… Даром, что Нюркой прозвали. Харя, оно верно, бабья, да повадки зато, что у хомяка. У Новикова у Ильи две сотни без малого ножек стульных от фрезера к своему стеллажу переволок. На браке прогорел, так чужим горбом наверстать думал. А тот Аника-воин тоже… Ишь, разукрасил как: кулачище-то, словно утюг.
— Уберите вы от меня этих двух, Михаил Сергеич, — взмолился Шпульников, — только и делаю, что дрязги ихние разбираю, вот…
Токарев подошел к Бокову.
— Ну-ка, поднимитесь, Боков, — сказал он.
Боков сперва отвернулся, прикрыл рукою подбитый глаз, потом нехотя встал.
— За что это он вас?.. А?
— За что… — буркнул Боков, — известно, блатная привычка, — не поднимая головы и все еще заслоняя глаз, пробубнил Боков. — От зависти… что зарабатываю больше его.
— Но вы же украли у Новикова детали!
— Я свое взял.
— Позвольте, Михаил Сергеич, я разъясню, — вмешался Шпульников. — Заваруха эта у них вчера еще началась, вот… Боков по первому копиру фрезеровал и напортил сотни две… А Илька… Новиков то есть, откидал порченые от своего фрезера, не стал, в общем, пропускать, вот… Меня не спросил, сам распорядился, тоже мне хозяин! Я только недавно про это узнал, вот. Ну, у Бокова заработок за вчерашнюю смену и слетел. Он и попер у Новикова сегодня, благо оба по одному копиру фрезеруют, вот…
— Значит, Боков считает, что взял свое? — Токарев сделал ударение на слове «свое».
— Натурально, — буркнул Нюрка.
— А ну покажите работу, — Токарев подошел к боковскому стеллажу, принялся рассматривать сложенные на нем березовые ножки стула. Ножки были корявые, словно изгрызенные резцами, сделанные явно наспех. Токарев взял ножку из тех, что Боков перетащил к своему стеллажу от Новикова, поманил Шпульникова и Бокова пальцем.
— Скажите-ка, товарищ мастер, и вы, Боков, есть разница?
Ножка со стеллажа Новикова была аккуратной и гладкой. Боков косился на детали и молчал. Шпульников снова заелозил ногтями по щеке.
— У них и в выполнении разница ведь, Михаил Сергеич, — неуверенно заговорил он. — Боков, тот по девяти сотен прогоняет за смену, вот, а…
— Вот именно! — перебил его Токарев. — Новиков фрезерует, а Боков… прогоняет, — ясно вам?.. Так вот, пишите обо всей этой истории докладную и вечером ко мне. Вместе с Новиковым и Боковым… А ты, Новиков, запомни: рук не распускать! Знаешь, что за это полагается?
Токарев поднял обе стульные ножки так, чтобы все видели.
— Кто в них гнезда высверливать будет?
— Я, — отозвалась пожилая работница в серой косынке.
— Тогда покажите, какие возьмете, какие отбросите? — Токарев показал на боковский стеллаж.
— Так ведь, если… ну, не поколоты если и без сучков… все возьму.
