их стеблях».
По просьбе Тани он играл ей Бетховена: то «Аппассионату», то «Лунную», играл баллады Шопена и ее любимый до-минорный этюд. Однажды она попросила сыграть этюд вместе с нею — «в три руки»; и они играли вдвоем, Таня — только правой рукой. Красные розы в стакане вздрагивали, изредка роняли лепестки. Иногда лепесток падал прямо на клавиши…
А Николай Николаевич поглядывал на Танино лицо, вздыхал и потихоньку качал головой.
Когда Таня однажды вечером снова пришла и молча положила перед ним свой только что полученный диплом, Николай Николаевич долго разглядывал его. Молча вернул. Молча ходил по комнате. Молча сел за рояль и почему-то, может быть от раздумий, заиграл «Песню без слов» Чайковского. Мелодия эта особенно сильно щемила Танино сердце.
После, уже дома, Таня долго сидела у окна и все думала о детстве, о Громовых, о Георгии. И ощущение, что ей мучительно не хватает чего-то — своего, родного, личного, — становилось все острее, все томительнее. И ей казалось, что узнай она сейчас, вот сию минуту, где Георгий, где все они, — кажется, немедленно кинулась бы туда: бежала бы, летела, ехала… Пускай даже тысячу верст! Ей и в голову не могло прийти тогда, что скоро, всего через несколько дней она увидит Георгия.
Произошло это в одно июньское воскресенье. В дверях магазина на Кузнецком мосту Таня столкнулась с женщиной, лицо которой показалось очень знакомым. Таня настолько растерялась, что даже остановилась в дверях, загородив выход. Женщина нахмурила брови. Таня извинилась и дала пройти.
«Боже мой! Да ведь это Ксения Сергеевна!..» — догадалась она уже в магазине. Забыв о покупках, выбежала на улицу, огляделась, повторяя про себя: «Она это… Она!» Но разве среди множества людей отыщешь одного, мгновенно промелькнувшего человека. Таня наугад пошла влево. Почти бежала, наталкивалась на прохожих, извинялась, сбавляла шаг, снова бежала… Только пройдя квартал, сообразила, что все это невероятно глупо. Ну как она найдет Ксению Сергеевну, не зная даже, в какую сторону та пошла?
Таня уже подумала об адресном столе и без конца ругала и упрекала себя за то, что сразу не сообразила, не узнала Ксению Сергеевну. Потом пришла мысль: возможно, обозналась — ведь бывают похожие лица! «Нет, не может быть! Это она, она!»
А часом позже Таня увидела Ксению Сергеевну на троллейбусной остановке.
Heт, она в самом деле не ошиблась! Рядом стоял мужчина в соломенной шляпе. Такая шляпа, помнилось, мелькнула в дверях магазина, когда Таня столкнулась с Ксенией Сергеевной. Это, конечно, Андрей Васильевич. Его не узнать было невозможно. Сомнение исчезло окончательно…
Таня подошла и, волнуясь, робко сказала:
— Ксения Сергеевна, здравствуйте… Андрей Васильевич…
Женщина свела брови и долго, внимательно смотрела Тане в лицо.
Таня растерянно улыбнулась, как бы извиняясь за то, что стала такой «неузнаваемой». Наверно, это была та давняя, особенная Танина улыбка, не узнать которую было невозможно. Лицо Ксении Сергеевны вдруг посветлело.
— Неужели? Танюша? Родная! Девочка ты моя… Танюша! — восклицала она и, позабыв, что кругом люди, обняла ее, прижала ее голову к своей груди. — Девочка ты моя… Девочка ты моя… — Радостные слезы падали на Танины волосы, на лицо.
— Здравствуйте, здравствуйте, Таня! — говорил Андрей Васильевич и долго тряс ее руку.
Подошел троллейбус, и Громовы увезли Таню к себе. «Едем, едем скорее, — повторяла Ксения Сергеевна, — Георгий так обрадуется!»
Это было то радостное потрясение, какое Таня испытывала разве лишь в детстве от неожиданного чуда, вычитанного в волшебной сказке. Георгий в Москве! И мгновенно все отрывочные воспоминания, раздумья, мысли — от упавшей когда-то звезды до «Песни без слов», которую недавно сыграл Николай Николаевич, — все разом сбежалось в одну, пронзительную и нетерпеливую мысль: «Увижу!»
Никогда еще троллейбус не двигался так медленно, не были такими долгими остановки…
Таня вошла в квартиру Громовых и остановилась посреди комнаты. Перед нею стоял рояль. С открытой клавиатурой. С нотами на пюпитре. Рядом — этажерка из темного дерева, а на ней на всех пяти полках лежали ноты, ноты… До самого верха.
Георгия не было дома. Только скрипка его лежала на рояле. Таня не утерпела: подошла и тронула пальцами струны. Они слабо зазвенели, а она вздохнула и улыбнулась Ксении Сергеевне.
— Вы опять будете играть вместе, — сказала Ксения Сергеевна и объяснила, что Георгий ушел, должно быть, к товарищу и очень скоро придет: вон даже скрипку не убрал.
А Таня вдруг словно онемела: отчаянная радость встречи и внезапная боль от слов Ксении Сергеевны точно отняли язык, не дали сказать сразу же все то, что нужно бы сказать немедленно. К тому же Ксения Сергеевна ничего больше не спросила, усадила Таню на диван и, взяв за плечи, долго-долго вглядывалась в ее лицо. Потом порывисто и молча обняла. И, окончательно удостоверясь, что встреча эта наяву, сказала, глубоко вздохнув:
— Танюша… — Она поднялась, принесла ореховую рамку со стола и, подав ее Тане, села снова. — Вот… Последняя фотография. Не правда ли, как не похож он на того мальчишку, которого ты помнишь?
Таня долго вглядывалась в черты знакомого и такого неузнаваемого лица. Большие задумчивые глаза Георгия под чуть сведенными бровями показались ей грустными…
А Ксения Сергеевна рассказывала. Георгий, когда Таня отстала от эшелона, не давал покоя, все спрашивал, когда же в конце концов найдется Татьянка и что это за бестолковые люди, которые никак не могут найти всего только одну маленькую девочку. Легко сказать — найти! Где только не искали они, куда только не писали…
Таня слушала, закрыв глаза, и вспоминала ту промозглую ночь в эшелоне, когда Георгий укутывал ее, продрогшую, своим пальтишком, а у самого зубы стучали от холода. Ксения Сергеевна вскоре тогда проснулась и, ругая Георгия за то, что не разбудил ее, сняла с себя и пальто и жакет, укрыла сына…
В Москве они живут с этой весны. Георгий — артист филармонии и даже лауреат Всесоюзного конкурса исполнителей (Как! Разве Таня не знала об этом из газет?). Он кончил консерваторию в Свердловске.
— Танюша, родная, сколько ты для него сделала тогда, в детстве! Ты даже не представляешь себе. — Голос Ксении Сергеевны почему-то болезненно дрогнул. Она взяла Таню за руки, крепко сжала их. — Ты даже не представляешь себе, — повторила она и добавила: — Я так хочу, чтобы он скорее увидел тебя! Это такое счастье, что мы встретились. Наверно, ты кончала консерваторию здесь…
Ксения Сергеевна произнесла это утвердительно, не спрашивала, и Таня только было собралась сказать ей все, как в прихожей щелкнул замок. Андрей Васильевич, куривший у окна в кресле, сказал:
— Это он вернулся.
Послышались шаги за дверью. И все в комнате вдруг исчезло. Остались только бьющий в окно и затопляющий пространство солнечный свет, слепящая звездочка на чем-то блестящем в нише буфета да еще гулкие удары в груди и висках.
Георгий вошел. Таня поднялась навстречу.
Здравствуйте, — учтиво проговорил он, не узнавая Таню.
— Теперь не узнаёшь, а помнишь, покою мне не давал, спрашивал все: когда найдется? — срывающимся голосом сказала Ксения Сергеевна.
— Татьянка! — Георгий протянул руки.
Таня шагнула к нему. Она улыбалась, и крупные слезы стояли в ее глазах:
— Георгий… Георгий…
— Татьяночка… Как это ты… как это ты, — растерянно и радостно повторял Георгий. — Как это ты… — И сжимал Танины руки.
А у Тани перед глазами все колыхалась зыбкая и светлая пелена, похожая на теплый грибной дождик. Она без конца моргала, улыбалась Георгию и… не могла говорить.
Георгий отпустил наконец Танины руки, подбежал к роялю и, схватив скрипку, вскинул ее к плечу. Взлетел смычок…
«Песня без слов»! Таня не успела ни сказать хоть что-нибудь, ни подумать, ни даже пошевелиться. Она стояла как окаменелая и чувствовала то, что может чувствовать только человек, вдруг понявший, что
